что не к вам к первой. Уж очень все это время беспокоился за вашего гусара!
Он склонился к ней, поцеловал руку.
– Не хотите ли чайку, Иван Вольфович?
– Нет, увольте, Елизавета Николаевна, только что отзавтракал. Да и вас обижать не хочу – корабль отходит вечером, вам, я полагаю, суток одних маловато друг для друга между двумя разлуками, так что уж это время у вас занимать теперь – смертный грех. Я коротенько, по делу.
Мы расселись, а Лиза осталась стоять.
– Ну раз по делу, тогда удаляюсь, – сказала она и пошла к двери. Открыла ее, обернулась, послала еще одну улыбку Ламсдорфу, потом мне. И плотно затворила дверь за собою.
– Что за супруга у вас, Александр Львович! – произнес Ламсдорф. – Золото!
– Да уж мне ли не знать, – ответил я.
– А как похорошела-то, помолодела с вашим приездом! Всю конспирацию ломает! И ведь не скажешь: выгляди-ка плохо, а то все догадаются!..
– Не скажешь, – подтвердил я.
Он покряхтел.
– Ах беда-то какая… опять вам ехать. И кроме вас – некому. Вряд ли патриарх допустит чужого человека к социалистическим потемкам.
– Вряд ли, – согласился я. – Его можно понять.
– Что мы и делаем, – покивал Ламсдорф. Потеребил бакенбарды. – Значит, первое. За ранение вам положена компенсация – полторы тысячи рубликов переведены на ваш счет в Народном банке…
– Помилуйте, Иван Вольфович, за что столько? На эти деньги я авто могу сменить! Вы уж лучше врачей симбирских премируйте!
– А это мысль. Я поговорю с министром… Второе, – он достал просторное, как лист лопуха, портмоне и начал, будто фокусник, извлекать из него бумагу за бумагой. – Вот билет на судно. Отплытие в девятнадцать ровно. Мы решили вас морем отправить. И для конспирации лучше, и для здоровья. Два дня погоды не делают, а морская прогулка вам будет чрезвычайно полезна, мы с медиками консультировались.
Я бы лучше эти два дня дома провел, подумал я, но в слух ничего не сказал, чтобы не расстраивать Ламсдорфа. Видно, что-то заскочило у них в мозгах. Каждый день дорог – поэтому отправить как можно скорее, но два дня погоды не делают – поэтому морем. Ладно, сделанного не воротишь. И действительно, в аэропортах контроль жестче. Больше вероятность, что засекут – если меня секут.
– Вот документы. Теперь вы – корреспондент «Правды» Чернышов Алексей Никодимович. Мы выбрали вашу газету, коммунистическую, по тем соображениям, что догматы учения и проблемы конфессии вам хорошо известны, и при случае вы сможете поддержать разговор более или менее профессионально.
– Резонно, – сказал я.
– Как вы представитесь вашему контрагенту в Стокгольме – в это мы не лезем. Это вам решать, смотря по тому, как договорились вы с Патриархом. Но для остальных сочли за лучшее подмаскировать вас таким вот образом. С редакцией снеслись, они вошли в наше положение. Теперь в отделе кадров у них есть соответствующая бумажка – товарищ Чернышов А.Н., внештатный корреспондент, командирован редакцией для ознакомления с такими-то фондами архива Социнтерна с целью написания серии исторических обзоров для рубрики «Наши корни».
– Да уж, – сказал я, – если версия подтвердится, корешки окажутся будь здоров.
Ламсдорф помрачнел.
– Чем больше я думаю, батенька, тем больше тревожусь. Когда отчет ваш читал, просто волосы дыбом вставали. Коли вы правы окажетесь – то как же они, аспиды, научились людей уродовать! Уж, кажется, лучше бы Папазянов вирус. С природы и взятки гладки, от ее злодейств не ожесточаешься. А тут… Триста сорок шесть невинно убиенных в сорок первом году! Триста восемьдесят два в сорок втором! И это только в Европе! Нелюди какие-то!
– Вот я и хочу этих нелюдей… – я уткнул большой палец в подлокотник кресла и, надавив, сладостно покрутил.
– Думаете, вы один? В том-то и опасность я новую предвижу. Ведь для них смертную казнь опять ввести захочется!
Мы долго молчали, думая, пожалуй, об одном и том же. И сугубо, казалось бы, физический термин «цепная реакция», вдруг всплывший у меня в душе, разбухал, как клещ, от крови, грозя лопнуть и забрызгать дом и мир.
– Этого допустить нельзя, – сказал я. – Ни в коем случае нельзя.
Ламсдорф вздохнул.
– Вы уж поосторожней там, – попросил он. – Под пули-то не лезьте без нужды.
– По малой нужде – под пули, – пошутил я. – По большой нужде – обратно под пули…
Ламсдорф смеялся до слез. Но, вытирая уголки глаз, поглядывал с тревогой и состраданием.
– Охрану бы вам, – сказал он, отсмеявшись. – Парочку ребят для страховки, чтобы просто ходили следом да присматривали…
– Мы ведь по телефону уже говорили об этом, Иван Вольфович.
– Гордец вы упрямый, батенька. Все сам да один, один да сам…
– Ну при чем здесь упрямство? Если серьезное нечто начнется, два человека – просто смертники. Одному, между прочим, куда легче затеряться… Это во-первых. А во-вторых и в главных, я еду к Эрику как частное лицо, представитель патриарха. Если он заметит, что меня пасут боевики…
– Да, батенька, да. Резонно. Я потому и подчинился, – он опять вздохнул. – А сердце не на месте. Все сберечь как-то хочется. Так… Что же еще вам сказать? Ага, вот карманные денежки. Чтобы вам не суетиться сразу с обменом – уже в шведских, шесть тысяч крон. И в Стокгольмском Национальном открыт кредит еще на двадцать пять. Счет на «пароль»…
Вы меня просто завалили деньгами! Зачем?
– На всякий случай, батенька, на всякий случай. Хоть что-то. Мы – страна богатая, можем позаботится о своих. Кто знает, сколько вам там пробыть придется. Да и мало ли… вдруг… – он сразу запутался в словах, не решаясь назвать вещи своими именами, – лечение какое понадобится. У них же там все за деньги. Счет, говорю, на «пароль». Мы думали-думали, какое слово взять. А тут князь Ираклий позвонил – беспокоился, что-то, дескать, от вас давно весточек нету, ну, и дали мы счету пароль «Светицховели».
Мне стало тепло и нежно, как в вечернем сагурамском саду.
– Спасибо, – проговорил я растроганно. – Это вы мне действительно приятное сделали.
– На то и расчет. Подавайте о себе знать при случае. Атташе военный в Стокгольме о миссии корреспондента Чернышова осведомлен… то есть, не о цели ее, конечно, но о том, что есть такой Чернышов, которому надлежит, ежели что, оказывать всяческое содействие. Проще держать связь через него. Вот телефон, – он показал мне бумажку с номером, подержал у меня перед глазами, потом провел большим пальцем по цифрам, и цифры исчезли. Скомкал бумажку, повертел в пальцах и, не найдя, куда ее деть, сунул себе в карман. – Вот и все, – поднялся. – Давайте-ка опять обнимемся, Александр Львович.
– Давайте, – ответил я.
4
Когда Ламсдорф ушел, мы снова двумя ангелочками уселись на диван, Лиза положила голову мне на плечо, и некоторое время мы молчали. Небо, довольно ясное утром, затянулось сплошной серой, сырой пеленой, и в гостиной все было сумеречно.
– Сколько у тебя осталось? – спросила Лиза потом.
