он все равно сделал.
— Садись в машину, — сказал я.
Он послушно побрел к машине.
— Пойдем, — сказал я Боусеру. Боусер, довольный, что его берут с собой, прекратил лаять и пошел за мной по пятам.
— В машину, — сказал я ему, и он вспрыгнул на заднее сиденье к Хайраму.
— Что нам делать? — всхлипывала Райла. — Что мы можем сделать?
— Возвращаемся на ферму, — ответил я, — и поживем немного там.
В эту ночь в моих объятиях она плакала, пока не заснула.
— Эйса, — говорила она, — я люблю Мастодонию. Я хочу, чтобы наш дом был там.
— Так и будет, — отвечал я ей. — Будет дом, большой и крепкий, такой, что Неуклюжик его не перевернет.
— И, Эйса, я так хочу быть богатой.
Вот в этом у меня уверенности не было.
31
Бен и Херб отправились с нами в Мастодонию. С помощью блока и талей мы установили домик, как нужно. Это заняло у нас большую часть дня, а когда это было сделано, мы исправили разрушения. Домик по-прежнему был вполне пригоден для жилья. Несмотря на беспорядок, устроенный Неуклюжиком, когда он искал морковь, холодильник был не поврежден.
На следующий день, не обращая внимания на протесты Хайрама и Райлы, мы взяли машины и отправились посмотреть на Неуклюжика. Мы нашли его в долине и отогнали подальше. Он рассердился на такое обращение и несколько раз угрожал нападением. Мы осторожно воспользовались дробовиками, заряженными бекасником. Это могло бы причинить ему боль, но не нанесло бы серьезных повреждений, которые не дали бы ему двигаться. Он протестовал, ворчал и стонал на каждом шагу этого пути. Мы гнали его около двадцати миль, прежде чем повернули назад.
Несколькими днями позже он вернулся на старое, обжитое место и остался там, и больше нас не беспокоил, хотя и помнил, что может добыть лакомство. Я прямо приказал Хайраму оставить его в одиночестве, и на этот раз он послушался.
Несколько дней известий от Куртни не было. Когда он наконец позвонил, я был в офисе и разговаривал с Беном. Бен жестом указал мне на другую телефонную трубку.
Куртни сказал, что сделал запрос о временном разрешении, к которому присоединились Сафари и кинокомпания. Но делопроизводство, сказал он, займет, кажется, больше времени, чем он думал, из-за множества сложных аргументов, выдвигаемых обеими сторонами. Он был особенно рассержен одним заявлением, выдвинутым в защиту запрета Госдепартамента — что путешествующие во времени рискуют здоровьем. Он бы, сказал он, мог согласиться, что путешествия в более близкие времена могут представлять опасность, но правительство распространило запрет на временной интервал на миллион лет в прошлое из тех соображений, что существовавшие в те времена бактерии и вирусы, попав в человеческий организм, могут быть перенесены в наше время и вызовут эпидемию, например, чумы.
ЦРУ, сообщил Куртни, его больше не беспокоило.
— Может быть, их отозвали, — сказал он.
Сенатор Фример беседовал с ним и сообщил, что обеим палатам Конгресса предстоит рассмотреть законопроект об эмиграции неудачливого населения или тех, кто захочет переселиться в доисторические времена. Фримор, сказал он, хотел бы знать, какой период лучше всего.
— Эйса с нами на проводе, — сказал Бен. — Это по его части.
— О'кей, — сказал Куртни. — Так как же, Эйса?
— Миоцен, — ответил я.
— А как насчет Мастодонии? Мне она кажется идеальной.
— До нее недостаточен временной интервал, — сказал я ему. — Раз вы собираетесь основывать человеческое общество где-то в прошлом, нужно быть уверенным, что оно расположено достаточно далеко и не вступит в конфликт с зарождающейся человеческой расой.
— Мастодония достаточно далеко, не так ли?
— Вовсе нет. Мы всего лишь в полутораста тысячах лет назад во времени. Если уйти на триста тысяч, вы все еще будете в Сангамонском межледниковье, но и этого мало. Тогда на Земле уже были люди, примитивные, но все же люди. Мы не можем допустить столкновения с ними.
— А ты и Райла?
— Нас только двое. Мы не собираемся вводить в это время больше никого. Все остальные только проходят через Мастодонию к дорогам во времени. И людей в Америке не будет по крайней мере в течение еще ста тысяч лет.
— Понимаю. А миоцен? Как далеко он?
— Двадцать пять миллионов лет.
— Этого достаточно?
— У нас более двадцати миллионов лет до того момента, когда появится хоть кто-то отдаленно похожий на человека. Двадцать миллионов лет до возможного конфликта, после которого, пожалуй, и людей на Земле не осталось бы. Или в наше время, или за двадцать миллионов лет до нас.
— Так ты думаешь, мы к тому времени все вымрем?
— Вымрем или переселимся куда-нибудь еще.
— Да, — сказал Куртни. — Может быть и так.
Он немного помолчал, затем спросил:
— Эйса, почему миоцен? Почему не раньше или немного позже?
— В миоцене, должно быть, уже есть трава. Она необходима для животноводства. Кроме того, трава делает возможным и существование диких стад. Поселенцы в первое время были бы обеспечены пищей. И в миоцене климат был лучше.
— Как это?
— Длительный период сплошных дождей заканчивался. Климат становился суше, но для земледелия влаги, пожалуй, было еще достаточно. Большие леса, которые прежде покрывали обширные пространства, в это время уступили место травянистой почве. Поселенцам не нужно будет сводить леса, чтобы основать ферму, но дерева для хозяйства будет достаточно. В это время не было по-настоящему свирепых зверей. Или, по крайней мере, мы ничего о них не знаем. Ничего, что хотя бы отдаленно походило на гигантов мела. Немного тираннотериев, гигантские кабаны, ранние слоны, но ничего такого, для чего потребовалось бы серьезное оружие.
— Прекрасно, ты меня убедил. Я перескажу это сенатору. И, Эйса…
— Да?
— Что ты думаешь об этой идее? Отправить этих людей в прошлое?
— Этого не следует делать. Мало кто из них захочет отправиться. Они не пионеры и не захотят ими быть.
— Ты думаешь, они предпочтут остаться тут, на обеспечении, до конца их дней? Но это — то же самое. Они в ловушке бедности, и им из нее не выбраться.
— Я думаю, что большинство из них остались бы здесь, эту жизнь они знают, а что будет там — им неизвестно.
Куртни сказал:
— Боюсь, ты прав. Однако если наше предложение провалят, план Фримора высосет нас — если он пройдет, ясное дело.
— Не думай об этом, — сказал я.
Куртни и Бен поговорили еще немного. Особенно говорить было не о чем.
И, сидя там, прислушиваясь к замечаниям Бена по телефону, я подумал о яркости впечатления от
