была в трансе. Она стояла, подняв голову, неотрывно глядя на башню, впитывая звук каждой клеткой тела.
— Меня этот шум абсолютно не трогает, — пожал плечами Йоргенсон. — Что она в нем нашла?
— Тебя не трогает, — сказала Мелисса, — потому что у тебя нет души. Чтобы ты не говорил, а это все таки музыка. Хотя и необычная. Я больше люблю музыку, под которую можно танцевать. Раньше я много танцевала. А под эту музыку танцевать нельзя.
— Меня волнует Сандра, — тревожно сказала Лансингу Мэри. — Она не ела со вчерашнего дня, с тех пор, как услышала первые ноты, и она совсем не спала. Что нам делать?
Лансинг покачал головой.
— Оставим ее в покое, пока. Может, она сама придет в себя.
Когда еда была готова, Мелисса отнесла тарелку Сандре и уговорила ее поесть, хотя та съела совсем немного и почти все оставила.
Сидя у огня, глядя на силуэт девушки на фоне закатного неба, Лансинг вспомнил, с каким волнением говорила Сандра об этой башне еще в таверне, когда впервые услышала о ней. На первой стоянке после того, как была покинута таверна, она сказала: «Ведь башня может быть очень красивой! Как бы мне хотелось, чтобы она была красивой! В этом мире так мало красоты! Он просто обеднен, лишен красоты!».
— Красота — цель твоей жизни, — сказал ей тогда Лансинг.
— Да, конечно. Сегодня я полдня пыталась сложить стихотворение. В этом мире, в этом пейзаже есть что-то такое — какая-то сила, откуда может родиться источник поэзии. Поэзия, рожденная из непоэтичности. Прекрасное, родившееся из некрасивого. Но я не могла начать. Я знаю, что хочу сказать, но слова и мысли не хотят соединяться.
И вот, сидя у костра и глядя на Сандру, зачарованную музыкой, которая больше ни на кого не действовала, он подумал: «Удалось ли ей сложить стихотворение?»
Йоргенсон разговаривал с Юргенсом.
— В таверне вы сказали, что нам следует направиться на север. Но нас предупредили, что это опасно. Вы сказали, что подозреваете обман, что нас хотят пустить по ложному следу.
— Правильно, — согласился Юргенс. — И признайтесь, что в моих рассуждениях есть изрядная доля здравого смысла.
— Но мы пошли на запад, а не на север.
— Мы двинулись к тому, что известно. Вот эта башня. Дальше лежит неведомое. Теперь мы можем повернуть на север и посмотреть, что это за Хаос.
Йоргенсон вопросительно посмотрел на Лансинга. Тот кивнул.
— Я тоже об этом думал. А как вы считаете?
Йоргенсон смущенно пожал плечами.
— Интересно, — сказала Мелисса, — что может представлять этот Хаос?
— Почти все, что угодно, — ответил Лансинг.
— Мне это слово — Хаос — не нравится.
— То есть, вы боитесь?
— Да, именно.
— Люди иногда называют одно и то же разными именами, — сказала Мэри.
— Хаос — для нас это может означать одно, а для кого-то — совершенно иное. Разная культурная прокладка по-разному окрашивает восприятие.
— Мы хватаемся за соломинку, — сказал Йоргенсон. — В отчаянии, не думая. Сначала был куб, потом этот чертов город. Теперь поющая башня и Хаос. Все наши соломинки.
— Я продолжаю думать, что куб был очень важен, только мы не смогли его разгадать, — сказала Мэри. — У меня такое чувство — я не могу избавиться от него, — что это был наш провал. Нас испытывали, и мы провалились. Бригадир думал, что ответ нам даст город, но он оказался слишком обманчивым… — она повернулась к Йоргенсону. — Ведь вы не нашли там ответов?
— Только пустые комнаты и повсюду пыль, возможно те, кто не вернулся, они и нашли ответ. Поэтому, наверное, они и не вернулись. Вы нашли больше, чем мы — двери, и установки переноса. И все же, они ничего не говорят. Эти находки никакой ценности не имеют.
— Не совсем, — запротестовала Мэри. — Мы теперь кое-что знаем об обитателях города. Люди высокоразвитой науки и техники. И наша находка позволяет предположить, куда исчезли все люди — переселились на другие миры.
— Подобно тому, как были переброшены сюда мы?
— Именно, — сказал Юргенс. — С некоторым исключением — они отправились по своей воле.
— А теперь выдергивают нас?
— Трудно сказать, — сказал Лансинг. — Некто, некая сила, вырвала нас из родных миров. Но что это за сила, кто стоит за ней, каковы его цели — этого мы сказать не можем.
— Вам это должно быть знакомо, — обратилась Мэри к Йоргенсону. — Ведь вы путешественник во времени. Вы по своему усмотрению перемещались между мирами и во времени.
— Но теперь я эту способность потерял, — грустно сказал Йоргенсон. — В этом мире у меня ничего не получается.
— Но если вы сосредоточитесь на самом вопросе, на том, как вы это делали… Что вы говорили, делали, что чувствовали при этом…
— Да вы что, думаете, я не пробовал! — воскликнул сердито и горячо Йоргенсон. — Я еще в городе только и делал, что пробовал!
— Да, — подтвердила Мелисса. — Я это видела.
— Если бы я только смог, — сказал Йоргенсон. — Если бы мне удалось переместиться во времени в тот момент, когда город еще жил, когда в нем были люди…
— Да, это было бы ловко, — сказала Мелисса. — Правильно я говорю?
— Да, очень ловко, — сказал Лансинг.
— Вы не верите, что я был путешественником во времени, — с вызовом сказал Йоргенсон.
— Я этого не говорил.
— Да, но вы дали понять. Без слов.
— Слушайте, — предупредил его Лансинг. — Не пытайтесь начать перепалку. У нас и без того достаточно неприятностей. Мы можем обсудить все и спокойно, без упреков и размахивания руками. Вы говорите, что умели путешествовать во времени. Я не спорю. Предлагаю на этом оставить все, как есть. И переменить тему.
— Согласен, — сказал, успокоившись, Йоргенсон. — Только если вы будете молчать.
С некоторым усилием Лансинг удержался от ответа.
— Я надеялась, — сказала Мэри, — что хотя бы эта башня даст нам какую-то зацепку.
— А она ничего нам не дала, — сердито сказал Йоргенсон. — Как и все остальные находки.
— Возможно, нам что-нибудь поведает Сандра, — когда придет в себя, — предположил Юргенс. — Она впитывает музыку. И через некоторое время, возможно, что-то нам расскажет.
— Это чепуха. Это просто какое-то пиликанье, а не музыка, ничего больше, — отмахнулся Йоргенсон. — Не понимаю, что она там нашла.
— Сандра родилась в мире с господствовавшим искусством, — объяснила Мэри, — над всеми остальными видами деятельности человека. И эстетические свойства, едва развитые у обитателей другого мира, в ней чрезвычайно сильны. Музыка…
— Если это музыка…
— Музыка может многое ей говорить, — невозмутимо продолжала Мэри. — И немного спустя она может нам кое-что рассказать.
23
