привлечь к себе внимание, нажимая на сигнал. Однако это все равно, что мочиться в скрипку! Все, чего я добился, это посадил аккумулятор. Выбившись из сил, я в конце концов уснул.
Я хохочу, как двенадцать тысяч пятьсот девяносто сумасшедших.
Тучный, пришпиленный к сиденью, словно чудовищное насекомое к подушечке, выглядит фантастически комично. Я жалею, что у меня под рукой нет кинокамеры или, на худой конец, фотоаппарата. Вот была бы потеха для полицейского ведомства!
— У тебя не больше сердечности, чем в пиковой терции! — мычит Его Величество. — Уже несколько часов я жду тебя на холоде. Если хочешь знать, я, может, схватил даже воспаление легких. Послушай, как я кашляю! Я на пути в могилу, а ты веселишься! Что это за дурацкий край, где полицейские пользуются автомобилями с капканами! Если бы он загорелся, я в этот момент был бы уже древесным углем! Поверь мне, это кошмар в случае аварии! Чтобы извлечь отсюда человека, надо иметь полный комплект кузнечного инструмента!
Я пытаюсь раскрыть дьявольскую защелку, но у меня ничего не получается.
— Придется послать рапорт в Главное полицейское управление, Толстяк, — говорю я. — Ты прав, система безопасности оставляет желать лучшего.
Он больше не возмущается, у этого нежного херувима нервы на пределе.
— Что со мной будет, Сан-А, если тебе не удастся меня вызволить?
Я оставляю тщетные попытки починить защелку и ищу ключ в траве.
Нахожу его с помощью электрического фонарика.
— Слушай, — говорю я, — веди свой “Боинг” к населенному пункту. Там мы разбудим каретного мастера и с помощью пилы по металлу освободим тебя Так мы и сделали! Двадцать минут спустя Берю выходит из своей кареты. Он делает несколько шагов, массируя брюхо.
— Это тяжело для нервов! — уверяет он. — Я уже не говорю, что эта чертова застежка превратила мой пупок в почтовый ящик! Ах, как мне жаль косметологов, которых, как Гагарина, закрепляют наглухо в ракетах. Что касается меня, то, если я лишен свободы движений, я конченый человек.
Он устраивает грандиозный цирк в гостинице, заставляет встать хозяина и подать ему бутылку вина, которую осушает, как победитель этапа в велогонке выпивает свою бутылку Перрье.
Надо признать, что вечера с Толстяком проходят довольно оживленно!
Эти выученные еще в начальной школе стихи неотступно толкутся в моем подсознании. Я полностью просыпаюсь. Уже светло, и над Сен-Тюрлюрю гудит сильный ветер. Я не знаю, кто посеял этот ветер, но в любом случае сеятель ветра пожнет бурю. А поскольку год удачный, он может надеяться и на ураган. Рыбачьи суда, должно быть, рыбачат у Ньюфаундленда! Так что, ребята, треска снова поднимается в цене!
Ставни гостиницы изо всей силы хлещут по щекам фасада. Обломки веток липнут к стеклам, после того как их долго носил по воздуху шквалистый ветер. Ну и лето! Вот бы подарить его моему налоговому инспектору! Бесподобное зрелище — смотреть, как носятся по ветру в такую бурю налоговые листки! Кастелянша отеля, видя, что ветер сорвал веревку, на которой сохли скатерти и салфетки, взывает о помощи.
Получился отличный бумажный змей, который позабавил бы младших школьников!
Я смотрю, который час на моем личном хронометре. Ровно семь утра.
Принимаю душ, бреюсь, натираюсь лосьоном, одеваюсь и направляюсь в столовую.
Бывший унтер-офицер Морбле уже давно на ногах. Его хорошо нафабренные усы блестят, как тюлений хвост. Похоже, он весел, как при эпидемии холеры.
— Уже на ногах? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Я всегда встаю в четыре часа, — отрезает он. — Только по утрам возможна хорошая работа!
— Кроме работы ночного сторожа, — мягко возражаю я.
— Я хотел сказать: в нашей профессии, мой мальчик. У вас есть что-нибудь новое?
— Еще нет.
— Я так и думал. Вы, молодые, ведете следствие подобно тому, как дети играют в “семь ошибок” — с карандашом и бумагой Рыжая кастелянша, которой все-таки удалось поймать летающего змея веревку с бельем, подает нам завтрак.
— Ваш подчиненный, — обращается ко мне Морбле, — подложил мне вчера вечером хорошую свинью.
— Это я отправил Берюрье на задание, — Поясняю я.
— Мне из-за него пришлось остаться несолоно хлебавши и, как говорится, потуже затянуть пояс — Ему тоже, — с трудом сдерживаю я смех.
Раздается приглушенный телефонный звонок — Гляди, он еще работает?
В пижаме, разомлевший от сна, появляется великолепный и торжественный Берю.
— Приятного аппетита, господа! — бросает он.
— Привет, Рюи-Блаз, — отвечаю я.
Толстяк почесывает у себя между ног.
— На улице такой ветрище, что даже у жандарма отвалились бы рога, заключает он — Послушайте, — протестует Морбле, — мне не очень нравятся подобные шуточки.
— Прошу прощения, — смущенно оправдывается Толстяк. — Я сказал это без задней мысли. Без всякого намека на вас.
— Надеюсь, друг мой, надеюсь. Мадам Морбле всегда хранила безупречную супружескую верность.
Появляется рыжая кастелянша.
— Господин комиссар, — зовет она — Вас к телефону. Но так плохо слышно, боже мой, Так плохо слышно!
— При таком сифоне — объясняет Верзила, — ничего удивительного. У женщин, которые сегодня наденут пышные юбки, будет хорошая клиентура, уж поверьте! Это я вам говорю.
Я беру Трубку, которая болтается на проводе в застекленной кабине — Алло!
Пунктуальный голос спрашивает меня, действительно ли я Сан-Антонио.
В этой буре я вылавливаю лишь один слог из двух.
— Да, да, да, да! — повторяю я в надежде, что моему собеседнику удастся уловить хоть одно “да” из четырех — …вам.., на немед.., я ., ться! ., лила вая…..бе ..
— Мне надо немедленно явиться и куда-то бежать?
— Нет! Новая ., произошла!
Я надрываюсь.
— Новый факт? Вы говорите, что произошло новое событие?
— Да — Но говорите же, черт возьми!
Человек говорит, но напрасно. Теперь наш разговор представляет собой какое-то пюре из гласных звуков. И я вешаю трубку — Ну, Толстый, в путь! — роняю я. — Похоже, что-то случилось еще — Что еще?
— Я не смог разобрать, что мне говорил звонивший Я бегу, а ты Меня догоняй на своей машине. И смотри, не забудь пристегнуть ремень безопасности. При таком ветре это надежнее!
