– Мы что, в «Клане Сопрано»84?
– Простите?
– Ага… Ага! Вам бы наверняка понравилось. Это телесериал о мафиози, который среди прочего ходит к психоаналитику, причем женщине. Его «Эйч-би-оу» крутит.
– «Эйч-би-оу»?
– Простите. Кабельная сеть.
Он сделал в блокноте три пометки.
– Послушайте. В моем мире… Знаю, это звучит безумно. В книге Линднера…
– Линднера?
– Линднера. «Пятидесятиминутный час». Бестселлер пятидесятых годов.
– Судя по названию, это книга о психиатрии. И что, действительно бестселлер?
– Так, давайте сначала. Еще раньше он написал книгу, из которой взяли выражение «Бунтовщик без идеала», но к фильму она никак не относится…
Он принялся строчить.
– Чем дальше в лес, тем толще партизаны, а? – спросил я.
– Продолжайте. Ну пожалуйста.
– У Линднера был пациент, который думал, будто живет на другой планете85, среди высокоразвитой цивилизации, галактического масштаба. Натуральная космоопера, за двадцать лет до «Звездных войн». Так вот…
Он черкнул два слова, не отрывая от меня глаз.
– В моем мире, – очень медленно и четко проговорил я, глядя прямо на него, – в семьдесят седьмом году был выпущен фильм «Звездные войны», который произвел в Голливуде настоящую революцию.
– Хорошо, – сказал он.
– Так мы никуда не продвинемся! – воскликнул я.
И тут он сказал самую воодушевляющую вещь, какую я слышал за эти два дня.
– Что значит «мы», – произнес он, – кемо сабе86?
Мы чуть животы не надорвали, а когда отсмеялись, я попробовал рассказать ему, действительно рассказать, что, на мой взгляд, случилось.
Говорят, прошлое – это чужая страна; манеры и нравы там совершенно другие.
Чем глубже я закапывался, тем глубже мне надо было закопаться еще. Передо мной скопилось то ли двенадцать, то ли пятнадцать энциклопедий и справочников.
Теперь я понимаю, что чувствуют завзятые конспирологи. И дело не в Тройственной комиссии87 или Генри Киссинджере88 (здесь – мелкий чиновник из Комиссии по ядерному урегулированию), королеве Англии, «Зоне 51»89 или маленьких зеленых человечках. Такое ощущение, что на меня ополчилась вся история с целью снести мне крышу раз и навсегда. Силы неравны. Чем больше выясняешь, тем большее требует объяснений… ну сколько можно… это никогда не кончится.
Где точка ветвления?
Мы влипли в историю, как насекомые в янтарь, и смола вокруг меня начинает густеть.
Кто я такой, чтобы идти против смолы Времени?
Психиатр попросил меня записать как можно больше и вспомнить все, что я смогу, все, что придет в голову, – президентов, автомобили, войны, события культуры. Он хочет прочесть это заранее и зарезервировал для нашей следующей встречи, в пятницу, целых два часа.
Как легко догадаться, меня эта перспектива не слишком вдохновляет.
Навестить меня приехала моя вторая дочь, Селин. Как я только ни старался, буквально из кожи вон лез, а она все равно взяла и стала христианкой.
Она следит за мной, как ястреб. Мы никогда не были так же близки с ней, как с Морин; она дочь своей матери.
– Как ты себя чувствуешь?
– Просто замечательно, – ответил я, – при прочих равных.
– Каких еще равных? – Глаза у нее зеленые-презеленые, точно как у матери.
– Если ты не возражаешь, я что-то устал отвечать на вопросы. Или задавать их.
– Поосторожней бы ты с этими своими инструментами.
– Дело не в электроинструментах и не в ударе током, – сказал я. – Не знаю, что тебе говорила Мо, но последние несколько дней мне было очень не по себе.
– Послушай, пап, – сказала она, – не знаю, что там за проблемы, но мы тебя обязательно вытащим.
– Чтобы меня вытащить, надо запустить две тысячи лет на обратную перемотку.
– Что?
– Ничего. Просто я устал. И мне надо в хозяйственный магазин, купить выключатель для пилы, пока я не спалил тут все дотла, или не вызвал Третью мировую войну, или еще чего похуже. Наверняка тут должны быть хозяйственные магазины, иначе откуда у меня электроинструмент.
Она посмотрела на меня так, будто я отрастил щупальца.
– Шучу, шучу, – сказал я. – Расслабься, Селин. Я твой старый усталый отец, только и всего. Когда- нибудь освою тут все ходы и выходы и буду как огурчик.
Совершенно никакой реакции.
– Это ирония, – сказал я. – Я же всегда славился своим чувством юмора. Помнишь?
– Н-ну, да. Типа того.
– Здорово! – сказал я. – Поехали съедим по гамбургеру в «Макдональдсе».
– Где?
– То есть в «Бургер-кинге», – поправился я. Помню, видел один по пути из библиотеки.
– Хорошо, поехали, – сказала она. – Только давай поведу я.
В этом доме я жил двадцать шесть лет. Родился я в доме через дорогу. В пятьдесят седьмом году здесь жил мой друг Джино Баллантони, и я бывал тут чуть ли не каждый день в течение четырех лет, пока отца Джино с его самолетной работой не перевели в Калифорнию. Я всегда хотел этот дом – и, демобилизовавшись, приобрел его, по биллю о льготах военнослужащим.
Я наизусть знаю все его щелчки и скрипы, все звуки, которые он производит в любое время дня и ночи, на ощупь помню единственный во всем доме незашкуренный подтек краски – с внутренней стороны дверного косяка бывшей комнаты Мо, потом она стала Селининой. Один выключатель установлен вверх ногами, я так и не собрался его переставить. Гараж я переделывал сам, теперь там гостиная.
Обожаю этот дом. Что бы ни случилось, я бы все равно жил здесь.
Я говорю себе: история изменилась не настолько, чтобы на этом месте был пустырь или многоэтажка. Что ж, хоть какая-то опора.
С внутренней стороны ветрового стекла машины я заметил дополнительную наклейку. Похоже, в нашем штате тоже ввели тест на токсичность выхлопных газов. Надо будет посмотреть в телефонной книге, к кому обращаться, а то срок истекает уже в конце месяца.
И к тому же, когда по телевизору показывают новости из Нью-Йорка, башни Всемирного торгового центра как стояли, так и стоят90.
С прошлым осторожность не помешает.
Психиатр позвонил спросить, не возражаю ли я, если на завтрашнем двойном сеансе поприсутствует – он понимает, что еще рано, но случай особый – старый альма-патер из его родной альма-матер. Тот направлялся на большую психиатрическую сходку в столице штата и специально прилетал на день раньше, посмотреть своего любимого ученика в действии. Я обзваниваю всех, кому назначил на
