Второй начал что-то сбивчиво объяснять ему, но Лазарь остановил его царственным жестом: «Это я не с тобой буду выяснять, педрила!»
Майя тихо прыснула со смеху: братец Кузя, видимо, не подозревал, что о том, кто здесь «педрила» известно на всю Москву?
Лазарь нервничал, картинно выбрасывал руку, смотрел на часы. Партнер все не ехал.
'Shit [19]', — выругался он. — Он что себе позволяет?
Еще через пять минут он извлек мобильный и стал набирать номер. Все прошло по прежнему сценарию: в помещении склада связи не было. Его подручный принялся объяснять, что нужно выйти, как минимум, в зрительный зал, там ловит…
— Зачем такие сложности? — пророкотал Лазарь. — Вот же нормальный телефон!
Он выкинул руку в сторону будочки и крупно зашагал в том же направлении.
Кис мгновенно принял решение. Он силой запихнул Майю под стол, приставил поплотнее стул и вышел навстречу ее кузену.
— Ба, какие люди! — прогремел Лазарь, раскрывая ему навстречу руки. — Решили посетить меня в сей обители печальной? Похвальное желание, господин сыщик, похвальное!
Он любезно взял Алексея под руку и, развернувшись, пошел с ним обратно к ящикам.
— А где же сестричка моя? — задушевно поинтересовался Лазарь. — Неужто вас бросила одного? Какая нехорошая девочка. Я всегда пенял ей на ветреность!
Он сделал короткий жест в сторону охраны, и двое направились в сторону будочки.
Алексей понял, что игра проиграна.
Они сидели на ящиках, за спинами все пятеро охранников. Кузя, облокотившись на стойку с костюмами, крутил свою травяную самокрутку и смотрел на них своими коровьими глазами печально и задумчиво.
— Да, девочка… — наконец, произнес он. — Ты не оставила мне выбора, сестренка. А ведь я тебя предупредил! А ведь я тебе и суке этой легавой сказал: cherchez [20] в другом направлении! Что ж, дети не всегда слушаются, это можно понять… Но их за это наказывают!
— Лазорик… — Голос Майи предательски дрожал. — Лазарь, неужели ты решишься меня…
— Ну, ты же решилась за мной шпионить, сестренка? Ты же сунула свой носик в мои дела? А этого я никому позволить не могу, даже тебе! Ты меня вынудила, — да-да, сама вынудила, бог свидетель, я не хотел! — он рубанул воздух, — принять крайние меры! И я их должен принять. Что весьма прискорбно…
— Ты… Ты же нас не убьешь?
— А что же ты хочешь, девочка? В таких делах свидетелей не оставляют. Носик твой любопытный да язычок твой бабский, болтливый, — разве такое можно оставить на воле? А уж про сыщика этого и не говорю, — выпусти его, так он даст стрекоча прямо на Петровку, не знаешь, что ли, породу эту ментовскую? Эх, голубки, не оставили вы мне выбора. Не люблю я это дело, я-то человек мирный. Но, согласитесь, вы сами напросились, роднули…
Он пальцем подозвал к себе троих охранников и что-то очень тихо стал объяснять. Те кивнули в ответ и вернулись на место.
— Прощевайте! — сказал Лазарь и повернулся к ним спиной.
Охранники взяли их под руки, заставили встать и потянули к выходу.
— Кузя! Я же твоя сестра, Кузя! — упираясь, прокричала Майя. — Ты же всегда говорил, что боготворишь меня!
— Это правда, — слегка обернулся Лазарь, изогнув свой торс в картинной позе. — Теперь же я буду боготворить твою память… Как подумаю, как я буду рыдать на твоих похоронах… Горе мое будет неутешным! А похороны будут пышными, обещаю.
— Это по вашему приказу убили Марка Щедринского? — остановился на пороге Кис.
— Что, легавый, перед смертью правду узнать хочешь? — рассмеялся Лазарь. — Прямо как в кино! И зачем она тебе? Думаешь, на том свете тебе сплошная правда будет с праведниками в придачу? Это ты зря… Все говорят — нет правды на земле, но правды нет — и выше! [21]
— И все-таки? — спокойно спросил Кис.
— Помилуйте, зачем мне сдался Марик? Жил себе, меня не трогал, — и я его не трогал. Я же вам сказал, — ищите ailleurs! Может, сестричка его хлопнула, а вы сразу ко мне, подслушивать да подсматривать! Как дети малые да плохо воспитанные, ей-богу!
— А Бориска? Веня?
— Много будешь знать, начальник, скоро состаришься. Хотя, дорогуша, — он состроил скорбную мину, — состариться тебе не доведется, смерть уже протянула к тебе свою костлявую руку! Вот ее, смерть твою, я на душу возьму, да. А чужая слава мне без надобности.
— Это ты, Лазарь… — прошептала Майя, — это ты… Так страшно, так жестоко убил Веню!..
— Жестоко, говоришь? Страшно? Так убоись, несчастная! — грозно повысил голос Лазарь. — Веню твоего я в глаза не видел, но жестоко и страшно я тоже могу!
— Нет, Кузя, ты не сделаешь этого, ты не можешь! Я твоя сестра, неужто ты поднимешь на меня руку? Не верю!
Лазарь расхохотался.
— Ну, прям Станиславский: «не верю», ишь ты! На сантиментах играешь, дитя, сестра моя? Знаешь, что нежен я душою, и пытаешься меня разжалобить? — Лазарь выдержал паузу, изобразив на лице мучительную работу мысли. — Ну, что ж… Твоя взяла: живи. Не поднимется на тебя рука моя! Ты дорога мне, как память о детстве. Поэтому я не убью тебя, а только накажу примерно, чтобы урок на всю жизнь усвоила. Сейчас, под охраной вот этих троих добрых молодцев, вы поедете на природу, на такой своеобразный пикничок, в одно премилое местечко. Там твой сыщик выкопает ямку, а ты ему поможешь, лопаточкой поработаешь, — трудовое воспитание пойдет тебе на пользу, больно ты расшалилась, проказница! После чего вот этого славного человека, достойного члена общества и борца за правду пристрелят, из того самого пистолетика, который мирно лежал у него в кармане. Уж не тот ли это самый пистолетик, из которого был застрелен твой муженек! По глазам вижу: из него, родимого. Вот и послужит нам еще это оружие-ветеран, постреляет себе на радость в добра молодца. Я уж не стану над тобой издеваться, милая, стрелять тебя в друга сердечного не заставлю, — мальчонки наши это охотно и сами сделают, — но ручку твою тебе приложить придется! А на пистолетике твоя нежная ручонка и отпечатается. С этого момента старый добрый пистолет отправится на пенсию, на заслуженный отдых в надежное место, вместе с твоими отпечаточками: чуть ты, крошка моя, пикнешь, — и ляжет он стол следователю. И ты, родная-двоюродная, уже никогда не отмоешься: муженька грохнула, а потом и заложника… Так вот, друзья мои: сыщика, значица, — в ямку, им же выкопанную. Ямку закопаете, естественно, а потом, девочка, тебе придется отблагодарить мальчиков за их труд. Они у нас по бабской части очень охочи. Да и ты у меня, проказница, тоже не прочь, а? Ничего, что их только три? Мы себе двоих оставили, но если ты пожелаешь, я могу и пожертвовать, выделить тебе дополнительные фонды! Или хватит троих, управишься? Гляди какие бугайчики упитанные, ты и с одним-то не скоро разделаешься, а там двое других в очереди переминаются, уже дыбом стоят, готовенькие… Хорошо, если дождутся, а то, неровен час, рядышком пристроятся, оно, может, и тяжеловато выйдет для такого хрупкого создания, как ты… Но что же делать, долг платежом красен, ты же знаешь, милая. Так что программа молодежного фестиваля утверждена и изменению не подлежит! А как оклемаешься, сестренка, — милости прошу ко мне в гости. Досье не забудь принести, — то, которым ты хвасталась на всю страну. Не то, чтобы оно меня слишком интересовало, но все же так оно спокойнее будет, а то от твоей дурной головы и моим ногам покоя нет. Проблемы твои мы утрясем, не дрейфь, — «ну как не порадеть родному человечку»! [22] А дела у нас с тобой будут важные: обсудить требуется, как нам дальше жи ть, кузиночка. Ты после Марика наследница, у тебя капиталец есть. А капитал должен работать. Маркса читала? Вот-вот, капитал должен приносить прибавочную стоимость… Чао, бамбино [23]!
