Зато она впечатлила Киса.
— Что-нибудь еще заметили необычного за последнее время? — ухватился он за нового свидетеля.
— Нет, — отрезала сухо женщина. — Много чести ей будет — следить за нею. У меня своих дел полно, — она гордо вскинула голову и скрылась в дверях своей квартиры. Но щель все-таки оставила, чтобы подслушивать.
«Спасибо вам огромное», — послал ей вдогонку в щель двери Алексей и снова повернулся к Валере. Он бы предпочел разговаривать одновременно с обоими супругами, но это было очевидно невозможно.
— Ну, так последнее время, Валерий, вы ничего необычного не замечали?
— Это, что ли, неделю-две?
Кис устал от своего собеседника, медлительность которого, выдававшая нежелание возвращаться домой, начинала выводить его из терпения.
Валера думал. Кис подавил желание забарабанить пальцами по подоконнику. Наконец, сосед сообщил:
— Было необычное: у них было тихо. Последние дни у них было тихо — ни музыки, ни попоек, ни скандалов. И ничего такого, как вы говорите — оживления там особенного — не было. Хотя все вместе почти каждый вечер собирались.
— С каких пор у них необычно тихо?
Валера пожал плечами.
— Я же не записывал дату. Дней пять-шесть, наверное.
— Машина какая у Марго?
— Жигули, шестерка, белые. Она ее купила подержанной.
— Номер помните?
— Что-то такое… Нет, не помню.
— Марго где обычно паркует машину?
— Вон там, — сосед показал из окна за угол.
Уф! Кис понял, что можно заканчивать разговор. Поблагодарив Валерия, Кис проводил его сутулую спину в пижаме сочувственным взглядом и покинул душный подъезд.
Выйдя на свежий ночной воздух, Алексей вдохнул полной грудью.
Хотелось спать. Хотелось просто лечь. Хотелось кофе, или даже лучше коньяку…
Сколько он этой ночью спал? Часика четыре, никак не больше. И потом еще утром полтора… Да, маловато будет.
«Жигулей» Марго, как он и ожидал, нигде не было. Он завернул за угол, и стал медленно продвигаться, пригнувшись и заглядывая под тесно припаркованные машины.
Сгустившиеся ночные тени дышали на асфальте, жалобно замирая и бледнея в проплешинах тусклого света фонарей. Присвистнув, мимо прошуршал парень на скейте. Беззвучно пронеслась над головой вспугнутая птица. Кис протиснулся между двумя машинами и наклонился: то ли тени, то ли… Он чиркнул зажигалкой.
Масляные пятна жирно покрывали асфальт.
Глава 20
… Филипп прижал ее к стенке. Его губы впились в ее рот. Аля пыталась его оторвать от себя — безуспешно. Она отворачивала от него свое лицо — он покрывал поцелуями ее шею, он водил, едва прикасаясь, губами по нежной коже ключиц и плеч, шумно вдыхая запах ее тела. Его рука пробралась к ней под майку, ловко высвободила грудь из лифчика и стала ее ласкать, умело и властно, именно так, как она это любила… Боже мой, именно так! Он знал, как; и он это не забыл.
Ее тело накрыла сладко-судорожная волна, от которой мутилось сознание. Его колено втиснулось между ее бедер, волоски его ноги защекотали ее чуткую кожу… Але сделалось жарко. Она задыхалась. Она сопротивлялась. Она понимала, что заниматься с Филиппом любовью нельзя, не следует; дело даже не в Алексе, она от него уходит, уже практически ушла; дело в том, что нельзя с Филиппом, нельзя… нельзя… Она его не любит, и возврата к их отношениям быть не может…
Она закрыла глаза. Голова ее плыла и пылала. Руки Филиппа наведывались и там, и сям, горячо и жадно исследуя те места, которые принадлежали ему четыре года назад. Мысли Алины окончательно спутались и уже ничего не было ясно, что нельзя и с кем…
— Я четыре года об этом думал! — шептал он, — четыре года! — Руки Филиппа продолжали свой горячечный бег и труд.
— Четыре года, почти каждую ночь!
Аля едва не теряла сознание.
— Даже в постели с другими женщинами представлял — тебя…
Ее руки, отталкивавшие Филиппа, ослабли, и он вжался в нее всем своим тяжелым телом. Аля содрогнулась, обмякла и опустила голову ему на плечо…
— А ты, блядь, все это время спала со стариком, которого не любишь и который даже не любит тебя! — вдруг заорал он и рывком поставил ее прямо.
Она не сразу поняла. Они стояли друг против друга, шумно переводя дыхание, оба раскрасневшиеся и растрепанные. Ее юбка завернулась сбоку за резинку пояса, майка была спущена с плеч, очки висели на одном ухе.
Наконец, до нее дошел смысл его слов. Она стала медленно оправлять одежду. Отвернула задравшуюся юбку, и внутренний карман легонько кольнул ее бедро. Письмо! — вздрогнула Аля. Письмо мужу было там, в кармане. Хоть бы Филипп не заметил! Надо его куда-то спрятать…
Филипп не заметил.
Филипп смотрел, как она наводит порядок на себе.
И, когда она закончила, он ее с наслаждением ударил.
Очки слетели и разбились. Она было кинулась за ними, но он ее не пустил, держа меж своих упертых в стену рук. Он взял ее за подбородок, и повернул ее лицо к себе.
Аля заставила себя посмотреть ему в глаза. И тогда он снова ее ударил, наотмашь, по другой щеке.
«Дрянь продажная. Сука. Проститутка», — сказал он и залепил ей еще одну пощечину для верности.
И отошел.
Аля молча подняла разбитые очки. Отнесла их в мусорное ведро.
Вернулась. Поднялась по лестнице на чердак и, даже не прикрыв за собой дверцу, легла на тюфяк.
Теперь ей было все равно, войдет Филипп, или нет, что он будет делать и говорить.
Она лежала, без слез и без сна, отвернувшись к стенке. В доме стояла тишина. 'Самое ужасное в том, что он прав. Я не люблю Алекса, никогда не любила. Я вышла замуж не за него, я вышла замуж за комфорт и уют предложенной мне жизни, за возможность начать жизнь сначала, по-другому…
Нет, он не прав! Я хотела Алекса любить! Он мне нравился, очень нравился, и я была готова его любить, я начинала его любить… Мы оба — мы начинали друг друга любить — и все испортили. Сами.
Я не продажная, нет; я надеялась полюбить его, вот в чем дело! Я надеялась; и когда поняла, что этого не случится, я решила с ним разойтись.
Честно разойтись! Филипп просто сводит счеты. Он меня любит до сих пор… И ему больно видеть, что я его больше не люблю…
Больше? Больше не люблю? Не правда. Я и Филиппа никогда не любила. С ним вышло то же самое, что и с Алексом — мне нужно было расстаться с прошлым, со всем тем ужасом, в который превратил мою
