— Я хочу вас спросить: почему вы отказались встречаться? С кем, собственно? С вашим мужем, да? С друзьями?
— Со всеми…
— И почему, могу я спросить? — Рисование очень выручало Алекса, позволяя ему избегать взгляда Лины, лишь изредка с легкой улыбкой встречаясь с ней глазами.
— Я сама точно не знаю… Можно я портрет посмотрю?
— Еще через пять минут… Так все-таки?
— А вы почему меня расспрашиваете?
— Из любопытства. Не каждый день в жизни случаются такие встречи…
С девушками, которые сбегают из больницы, к тому же обращаются к вам за помощью… — Алекс переводил глаза с портрета на лицо Лины. — Потом заявляют, что ничего не помнят… Это необычно, согласитесь.
— Я сама плохо понимаю… Мне почему-то кажется, что я еще не готова узнать правду о себе. Что эта правда должна быть какой-то… нехорошей, ужасной даже… Мне просто страшно узнать свое прошлое.
— Вам сколько лет? Лет двадцать?
— Двадцать пять… Двадцать шесть скоро.
— И откуда у вас такие мысли? Что в вашей жизни — короткой жизни — могло быть страшного?
— Черный ящик.
— В смысле?
— Когда я думаю о прошлом, мне видится черный ящик. Страшный, черный, тяжелый, а в нем — духи. Злые духи.
— Вы, должно быть, фильмов ужасов насмотрелись. Только и всего.
Признайтесь, в больнице время у телевизора проводили?
— Вы не понимаете! Смотрите: я вот нахожу себя вполне милой и приятной, я сама себе нравлюсь…
— Мне тоже.
Лина улыбнулась.
— … И вроде бы я хороший человек. А вдруг в прошлом я была какой-нибудь преступницей? Я не хочу об этом знать!
— Откуда же у вас такие мысли? Идите сюда, портрет почти готов.
Лина приблизилась и заглянула. Ох, какая она красивая! Красивей даже, чем в жизни.
— Посмотрите на себя! Разве вы похожи на преступницу? Скорее на ангела… Немножко потрепанного, правда.
Он ей улыбнулся и взял ее за руку.
— Из вас при всем вашем желании преступница не получится.
Лина, не вынимая своей руки, смотрела на него внимательно и серьезно.
— Вы знаете, какое у вас есть преимущество в моих глазах? — спросила она после некоторой паузы.
— Нет. Я даже не предполагал, что у меня оно может быть, хоть какое-нибудь!
— Вы обо мне ничего не знаете. Вот какое!
— Понятно. — Алекс усмехнулся. — А вы знаете, в чем ваше преимущество?
— Нет.
— В том, что вы обо мне тоже ничего не знаете!
Они засмеялись.
Алекс отпустил ее руку.
Глава 32
Время близилось к полуночи, пора было устраиваться на ночлег.
Алекс достал из пакета купленный для Лины халат, который она тут же примерила поверх джинсов, перед мутноватым старым зеркалом во весь рост.
Заверив Алекса, то есть Андрея, что халат очень красивый, Лина ушла в ванную.
Алекс постелил простыни на диване и разложил кресло для себя. Закончив, он сел на диван и задумался.
Им предстояло провести ночь в одной комнате… и это будет трудно, быть так близко от нее и быть не с ней…
Ничего. Он будет слушать ее дыхание, он будет грезить о других, будущих ночах.
Лина вышла из ванной, кутаясь в халат. Она остановилась у зеркала и стала расчесывать мокрые волосы, глядя сосредоточенно на свое отражение. Алекс замер. Так она делала всегда: смотрела на себя в зеркало, словно видела там не себя, а подругу, с которой обменивалась взглядами и мнениями. Ему тоже было видно ее отражение, и это отражение улыбалось, не глядя на него. Самой себе?
Она знала, что он смотрит в зеркало на нее, знала. И улыбалась.
Ему?
Алекс напрягся, застыл. Было что-то в ее улыбке… Что-то понимающее? Предложение? Готовность? Он не сумел бы определить словами, что именно, но ему это «что-то» не нравилось. Странно. Почему? Должен был бы радоваться… Да, как Алекс — да. А как Андрей — нет. Как Андрей он был с ней знаком от силы один день, и была какая-то искусственность, что ли, в этой улыбке, какая-то фальшь…
Лина перевела глаза в зеркале на него. Она смотрела теперь прямо ему в глаза. «Я знаю, чего ты ждешь» — говорила ее улыбка.
Но это не так, ты ошибаешься, Лина, я ничего не жду!
Халат начал сползать с ее плеч.
Не делай этого, Лина, не надо!
Халат полз. Выступили лопатки, распахнулась грудь.
«Разве не это теперь в программе, разве не за этим ты меня привез к себе?» — спрашивали ее глаза, в которых мелькнула растерянность, тогда как губы ее по-прежнему были растянуты в улыбке.
Он вспомнил. Так было, так уже было в их первую ночь! Точно так…
Он предложил ей остаться ночевать; ей было постелено в комнате для гостей.
Алекс еще не знал, как он поведет себя, и что произойдет — или не произойдет — этой ночью, и она сама — сама! — вот также глядя на себя в зеркало, с вопрошающей улыбкой скинула пеньюар с плеч. Он тогда не понял значение этой улыбки, он тогда не сумел прочитать тот смысл, который открылся ему сейчас:
Лина приносила добровольную дань, полагая, что она ею обложена! Приносила торопливо, чтобы поскорее положить конец мучительной неловкости, которую она испытывала… И холодная серебряная грань зеркала была ей необходима как защитный фильтр, через который она надеялась не пропустить излучение своей растерянности и неадекватности.
Тогда, в первую их ночь, Алекс тоже искусственно и бодро улыбался, Алекс тоже начал раздеваться, Алекс принял ее дань, потому что он тоже понимал, что по программе должно теперь произойти именно это.
Но Боже мой, по какой программе? Кто ее составил? Чьи чужие представления и логики вмешались в их личный, интимный ход отношений и навязали свою волю, свою программу? Откуда это пришло? Из фильмов? Из расхожих мнений и банальных историй?
Он хотел близости с ней, давно уже хотел, и дело не было вовсе не в отсутствии желания, но в том, что они утратили свободу выбора, что они действовали по неведомому принуждению, обреченные поступать именно так, а не иначе…
Халат упал к ее ногам. Ее узкое, стройное тело забелело перед ним, как свеча. Лина больше не
