квартиру, расспрашивая обитателей подъезда о высоком парне в кепи и черных очках, и выяснил, что таковой в подъезде не проживает и никому из жильцов незнаком.
… Какое неизъяснимое блаженство испытывала Лина, выбирая одежду, разговаривая с продавщицей, молоденькой девушкой, которая завистливо поглядывала на ее стройную фигуру, плотно схваченную коротким синим платьем в обтяжку! Лина изучала себя; она перемеряла все цвета и все стили одежды, которые нашлись в этом магазинчике, недорогом, конечно, — откуда у Андрея деньги на дорогой магазин! — но это было неважно, совершенно неважно: на ее стройной фигуре все, абсолютно все сидело отлично и все ей шло.
Лина крутилась перед зеркалом, прохаживалась, оборачиваясь на себя через плечо; продавщица ахала, ахали немногочисленные посетительницы, глядя на ее примерки. Нужно было на чем-то остановиться, что-то выбрать для покупки; нужно было уложиться в сумму; нужно было, наконец, заканчивать, — она и так провела в этом магазинчике почти полтора часа.
Глава 36
«Что можно делать в магазине полтора часа, черт побери?!»
Филипп истомился ее ждать. Он чувствовал себя неловко в этом костюме, на который он потратил почти все свои сбережения. Он таких костюмов никогда не носил, и теперь ему казалось, что костюм существует от него отдельно, и все это видят: вот торчит на углу у магазина молодой человек, а вот стоит костюм…
Тогда, в больнице, Аля, кажется, ничего не заподозрила, — ему неплохо удалась сочиненная экспромтом сцена, мгновенно родившаяся в его воспаленном мозгу, как только он услышал разговор Алекса с врачом. Спасибо, Мурашов! — усмехнулся про себя Филипп, — такую идейку подкинул!
Но теперь это проклятое ожидание рождало в нем неуверенность, распыляло нужный настрой. А без него он не сумеет сыграть роль Мужа, которая и так-то у него трудом получается; не сумеет сделать то, что задумано на сегодня!..
В больнице ему удалось узнать у раздраженного доктора Паршина, что Аля самовольно покинула «лечебное заведение», и теперь все вопросы к ее мужу, так как это он помог ей ускользнуть, хотя и по чистому совпадению.
Филиппу ничего не оставалось делать, как смириться. Несколько дней прошло в пустоте, тоске и злости, без всяких мыслей. Но постепенно мысли стали появляться, вернее, одна: раз память еще не вернулась к Але, то не все для него потеряно! Можно попробовать сказать ей, что ее обманули, что ее настоящий муж — это он, Филипп… А этот тип, с которым она живет — это переодетый следователь… Бред, конечно, сказочка для маленьких детей, даже Аля в нее не поверит…
А кто ее знает, во что она поверит. Она всегда была доверчивой дурочкой, а уж после амнезии… Шансов мало, но — надо попробовать…
А не поверит — тем хуже для нее. Он увезет ее силой.
Он не может жить без нее.
У него ничего в жизни не осталось, кроме нее.
… Все, в конечном итоге, произошло, как в его детских снах. Теперь не во сне — наяву он почувствовал вкус крови. Теперь люди окончательно отвергли его. Они охотятся за ним, как за волком. Они отобрали у него девушку со светлыми волосами и синими глазами, и думают, что победили!
Но легенда написана — давно написана и не вами, жалкие людишки! — и все уже было, и ничего нельзя изменить: девушку волк украдет! В свое логово унесет! И никто никогда не найдет их — ни волка, ни девушку… Они будут заниматься дикой, яростной любовью, неведомой выродившемуся племени людей — до изнеможения, до крови, до смерти! Он в нее вобьет всего себя целиком, как вбивают осиновый кол в оборотней, — и человеческая самка станет волчицей!..
Он, гордый и хитрый, смелый и опасный — он бросил им вызов. Давайте, ловите! Не поймаете!!!
Он все продумал и все приготовил. Давно, еще когда он учился играть на саксофоне и соседи жаловались на утробный звук, терзавший их уши с утра до вечера, один приятель по кружку саксофона предложил: давай на лето ко мне, у меня есть от бабки развалюха под Калязином, стоит почти в лесу, в полузаброшенной деревне, где доживают, в ожидании смерти, пяток одиноких глухих стариков… Наиграемся вдоволь!..
Туда он и повезет Алю. Никому в голову не придет их там искать. С тем приятелем он уже лет семь как не общается; ключ ему не нужен — в дом войти проще простого: через дыру в пристроенном сарае. Филипп совсем недавно побывал в этом доме, — именно там он отсиживался, выхаживая больную ногу, — и понял, что хозяин туда так и не наведывался с тех самых пор… Дом окончательно пришел в запустение, сад зарос бурьяном и какой-то дикой лесной порослью, дорожки исчезли под буйной сорной травой, и только одичавшие, мелкие яблоки усеивали нетронутый человеческим присутствием сад…
Теперь они будут жить там с Алей. Больше им никто не нужен. Только лес, глухие старики — и они.
И он больше никогда, никогда — слышишь, Аля? — не ударит ее. Они будут жить в любви и согласии, волк и волчица, и будут счастливы.
… Продежурив целый день у загородного дома Мурашовых, Филипп понял, что дом необитаем. На следующий день он ждал выхода Мурашова из издательства и проследил за ним.
Выяснилось, что Мурашов живет теперь в каком-то невероятном старом четырехэтажном доме на одной из пестрых улиц в Замоскворечье, и, следовательно, где-то за одним из многочисленных окон должна быть и Аля.
У факта этого странного переселения должно было обнаружиться значение, и после напряженного недельного размышления оно открылось Филиппу:
Мурашов выдавал себя за кого-то другого, но не за мужа Али — иначе бы они просто-напросто жили у себя дома.
Надежды Филиппа удвоились. Он стал следить за домом, рассчитывая, что рано или поздно Аля мелькнет — в окне, на улице, где угодно, лишь бы появилась, лишь бы ее увидеть!
Он охотился. Он крался. Он переодевался. Он выслеживал. Расспросов он избегал, это могло насторожить. Он лишний раз не появлялся в окрестностях, он прятался в подъездах и подворотнях и, едва ему казалось, что чей-то взгляд задержался на нем чуть более пристально, он немедленно исчезал и воздерживался от слежки в последующие дни — чутье его обострилось и вел он себя крайне осторожно, как и положено хищнику.
Пару раз он сталкивался с самим Мурашовым, но это было не опасно: тот не знал Филиппа в лицо. Мурашов совершенно не обратил на него внимания тогда, в больнице, когда Филипп подслушивал их разговор с врачом. К тому же теперь инстинкт подсказал Филиппу сделать вид, что он местный житель, и один раз при виде Мурашова он заговорил с каким-то пацаном, в другой раз — вошел в подъезд дома напротив. К счастью, Филипп носил черные очки и они скрывали его взгляд, наливающийся тяжелой ненавистью при виде того, кто украл у него Алю.
И, наконец, он дождался. Его постоянные дежурства принесли свои плоды: Аля вышла из дома!
Когда он увидел ее, он бессильно шагнул в ее сторону, его тело сделалось мягким, ватным, жарким и он остался на месте, притулившись к стенке плечом.
Аля немного изменилась за все это время; она была бледна, совсем не загорела за лето, но черты ее лица как будто бы стали четче, резче, ее глаза (она почему-то не надела очки) с темными зрачками сделались совсем огромными и загадочными, а в линии губ образовалась новая, сладкая, чувственная ямка. Она стала немного другая, но такая же красивая; еще более соблазнительная, еще более желанная… Выражение лица ее было безмятежно, глаза сияли счастьем.
