— Как тут у вас встречают Новый год? — спросила я Джонатана.
— Ходят в гости, на дискотеки, в рестораны, — был ответ.
— Я обычно встречаю дома…
— Для нас семейный праздник — Рождество. А Новый год — это выходы, развлечения.
— А мы куда пойдем?
— Куда хочешь.
Я никуда не хотела. Приедь я в Англию туристкой, я бы, наверное, восторженно пищала от самобытной красоты этой страны, ее старинных традиций и оригинальных обитателей. Но я приехала сюда, спасая свою шкуру, и как-то ничего иного в моем сознании не умещалось.
Никогда еще у меня не было столь грустного новогоднего праздника. Мы отмечали его в шумном и веслом баре, в котором все пили и все чокались, и желали друг другу удачи в новом году, но мне никак не удавалось разделить общее веселье, никак не удавалось прогнать мысль о маме, которая наверняка ждет моего звонка с новогодними поздравлениями… И не дождется.
Я все перебирала разные варианты, как можно связаться с мамой, чтобы при этом не рассказать ей, что меня хотят убить, но зато объяснить ей, что о моем звонке не должна знать ни одна живая душа?
Я так и не придумала.
Я так и не позвонила.
Только всю новогоднюю ночь думала о маме…
Пять дней спустя в аэропорту Хитроу садилась на самолет, отлетающий в Москву, высокая стройная шатенка с голубыми глазами, красиво обрамленными темными ресницами (надежно окрашенными на ближайшие пару месяцев у косметички), в сопровождении стройного высокого шатена с голубыми глазами, красиво обрамленными темными ресницами (натуральными). В паспорте у шатенки значилось: «Мэри Сандерс, гражданка Королевства Великобритании». В паспорте у ее спутника значилось: «Джонатан Сандерс, гражданин Королевства Великобритании». Некоторая схожесть в их внешности позволяла думать, что они приходятся друг другу братом и сестрой. Юные искатели приключений, отпрыски из богатой семьи, о чем можно было бы судить по их одежде и дорогим саквояжам, надумали развлечься на Новый год и слетать в морозную столицу загадочной России.
Усталая стюардесса Аэрофлота, раздававшая пассажирам напитки, подумала, глядя с завистью на их красивые, холеные, беспечные лица,: «Хорошо быть богатым. И почему одним все достается, стоит только родиться на свет, а другим — ничего, хоть всю жизнь паши?»
— Что вы будете пить? — ее любезность отдавала фальшью.
— Воудка! — воскликнула девица и засмеялась.
Стюардесса, с трудом сдерживая раздражение, подала два пластиковых стаканчика с двумя маленькими бутылочками.
— Эта карашо! — девица ловко открутила пробочку, плеснула себе и брату водки, подняла свой пластиковый стаканчик. — Рашн воудка! — Она отпила маленький глоток и не удержалась, поморщилась, но сразу же заулыбалась. — Шапка! — продолжала веселиться девица. Она наклонилась к сумке, вытащила из нее шапку-ушанку из чернобурки, показала ее стюардессе, которая в ответ натянуто улыбнулась, и нахлобучила на голову своего брата. Тот хохотал и отбивался. — Я хочу купить матриёшка, — заявила девица, бросив шапку себе под ноги, и радостно рассмеялась, довольная своим русским.
Стюардесса глянула на англо-русский разговорник, раскрытый у нее на коленях. Эх, ей бы их заботы!…
— Через десять минут, — объяснила она по-английски, — мы начнем продавать сувениры. Так что будет вам матрешка…
ЧАСТЬ 3.
МОСКВА.
ГЛАВА 1
РУССКАЯ МАМА
Сердце мое ёкнуло, когда в Шереметьево я подавала свой фальшивый паспорт. Я не знала, кем был изготовлен этот документик: специалистами в таинственных недрах английской спецслужбы или — как знать? — подпольными умельцами, подконтрольными органам безопасности, но дядя Уильям не подвел — паспорт был сработан на славу. В лице молодого пограничника ничто не дрогнуло. Лениво просмотрев паспорт, он с любопытством окинул меня, но его взгляд выражал чисто мужской, а вовсе не служебный интерес к моей персоне.
Таксист, заломивший такую безбожную цену, что я чуть не начала торговаться по-русски, отвез нас в гостиницу «Космос», в которой Джонатан, по моему совету, зарезервировал нам номера из Лондона. Я ее выбрала скорее интуитивно, путем отсева. Совершенно не зная московских гостиниц — мне-то ни к чему, я жила у себя дома, — я все же припомнила, что у «Интуриста» постоянно крутятся проститутки и их сутенеры; что в «России» много кавказцев и все время происходят сомнительные разборки; что в «Украине», где мы как-то сидели на банкете с Игорем, ресторан был забит нуворишами, то бишь «новыми русскими». Перебрав все это, я решила, что про «Космос», по крайней мере, мне ничего подобного не известно.
Оказалось, что и эта гостиница носит отпечаток времени: то же мельтешение лиц и странных, озабоченных типов, меньше всего похожих на мирных иностранных обитателей отеля — эти люди все больше крутились в районе холла, ресторана и каких-то других дверей, ведущих неизвестно куда, рядом с которыми как бы невзначай прогуливались крепкие парни с зоркими глазами.
Впрочем, нам было все равно.
Мы с Джонатаном поднялись в свои номера. Не знаю, каковы сейчас правила и могли ли нас, «брата с сестрой», поселить в один номер, но Джонатан, не спросив меня, заказал два отдельных.
Я распаковала два огромных роскошных чемодана, развесила свои платья и костюмы, любуясь — все это, по настоянию Джонатана и его дяди, я выбрала сама в магазинах, а Джонатан только подсказал мне хорошие марки и оплатил мои покупки. Таких красивых вещей, хоть Игорь никогда ничего не жалел для меня, у меня все же никогда не было. А женщине это, что ни говори, всегда приятно…
Вот тут и напала на меня истерика. Упав на кровать посреди кучи потрясающего белья, сиявшего атласом и кружевами, я рыдала, и тушь текла по щекам черными ручьями. Я приехала домой, как чужая! Я приехала на родину, где не могу говорить на своем языке! Я живу в гостинице, тогда как у меня есть дом, даже целых два, и ни в один я не могу придти, как все нормальные люди приходят к себе домой! Почему я не могу повидаться со своей собственной мамой? За что?!!! Почему именно я?!!!
Стук в дверь застал меня врасплох. Узнав голос Джонатана, я поплелась открывать. Окинув взглядом мои щеки в черных потеках, мой покрасневший сопливый нос и распухшие губы, он лишь покачал головой.
— Могу попозже зайти, если хочешь.
Какая деликатность, черт побери! Он предполагает, что я предпочитаю побыть в одиночестве, чтобы еще подольше пострадать и помучаться, и не хочет мешать осуществлению моего демократического права сходить с ума от тоски!
— Я когда-нибудь сдохну от твоей британской вежливости! — заорала я. — Когда человеку плохо, ему надо помогать, а не спрашивать, не хочет ли он, чтобы ему было еще хуже! Какого хрена ты меня все время спрашиваешь, чего я хочу или не хочу? Какого черта ты все время заставляешь меня принимать решения, мне непосильные, вместо того, чтобы взять, как полагается мужику, подобные вещи на свои
