плечи! Ну, что ты на меня уставился? Истерики не видел?
— А у тебя истерика? — спокойно осведомился Джонатан, отодвинув меня плечом и проходя в комнату. — Не видел, — сообщил он, расположившись на стуле. — Не довелось.
— Ну и иди к чертовой матери, не смотри. Побереги свои нервы. Не возмущай свое британское спокойствие!
— Раздевайся.
Я подумала: ослышалась.
— Что?… стихла я.
— Раздевайся.
— Зачем это? — насупилась я. Слезы мгновенно высохли на моих щеках.
— Я тебе сделаю массаж. Это улучшит твое физическое и моральное состояние.
— Да, но я…
— Раздевайся.
Мне не хотелось показать ему, что я так быстро сменила гнев на милость и вообще, что массаж, да еще руками Джонатана, мне был бы очень кстати. Я демонстративно достала свою косметичку и стала вытирать потеки туши. Когда я обернулась, Джонатана не было в комнате. Пока я пыталась сообразить, куда он мог подеваться, Джонатан вышел из ванной, вытирая руки и, аккуратно подворачивая рукава рубашки, спросил удивленно: «Ты еще не готова?»
Он подошел ко мне, ловко выпростал меня из черного длинного пиджака, расстегнул мои черные джинсы и спустил их до полу:
— Ну, давай, шагни.
Я выбралась из штанин. Ему осталось только избавить меня от шелковой кремовой рубашки, что он и сделал с молниеносной быстротой.
— Ложись на живот, — деловито распорядился он. — Нет, постой!
Он протянул ко мне руки. Я подумала было, что он хочет обнять меня. Но я ошиблась. Он просто завел руки мне за спину, расстегнул застежку лифчика, снял бретельки с плеч и отошел:
— Теперь ложись.
Я растянулась на широкой кровати, чувствуя, что мышцы мои одервенели от напряжения. Джонатан встал надо мной на колени так, что мои бедра приходились между его колен и положил горячие руки мне на плечи, помедлил и осторожно, но крепко прихватив в щепоть мою кожу, стал ее переминать и перекатывать в руках.
Первое же его прикосновение меня обожгло. Такой резвости от своего тела я не ожидала и была просто ошарашена тем бешенным водоворотом, который закрутился внизу моего живота, расплескивая кипящие волны желания. Я застонала.
— Больно? — наклонился ко мне Джонатан.
— Н-нет… То есть да… Немного, — соврала я.
Он слегка ослабил хватку и теперь его пальцы нежно вытанцовывали точечные па вдоль моего позвоночника. Наверное, это был китайский массаж. Точки, словно клавиши, отзывались неслышным звуком, каждая своей нотой, своим голосом; некоторые перекликались с другими, будто в акапелле вступали в хор все новые и новые голоса, не сливаясь в один, но порождая невероятный гармоничный ансамбль… Тело мое жило какой-то своей, неведомой и неподвластной мне жизнью, оно говорило с Джонатаном, оно ему подчинялось, как дирижеру, оно к нему рвалось, как преданный раб к повелителю…
Острое и неуемной желание, охватившее меня поначалу, утихло, превратилось в томное наслаждение, сладостную негу, которая, тепло растекаясь по телу, расслабляла и кружила голову хмелем. Казалось, что я сплю и легкое эротическое сновидение пьянит сознание и тело…
Руки его теперь оглаживали мою спину, и я уже не знала, массаж ли это, похожий на ласку, или ласка под видом массажа? Мне хотелось обернуться и встретить его взгляд, уловить его выражение… Но я, конечно, не решилась. Я тихо лежала, уткнувшись носом в подушку, предоставив мое тело в распоряжение его рук.
Вдруг он ловко завернул резинку моих белых трусиков и стал растирать мои бока чуть пониже поясницы, прихватывая верх ягодиц. И снова все вскипело внутри меня, захлестнуло с головой, я едва переводила дыхание в подушку, боясь показать, как возбуждает меня его прикосновение, — тогда как он, насколько я могла ощущать спиной, был абсолютно невозмутим и совершенно спокоен. Я представила себе его глаза в обрамлении черных ресниц и ясно увидела в них легкую насмешку, как и в прошлый раз в ванной, незлую иронию человека, который понимает, что со мной происходит, и немножко забавляется как зритель, но вовсе не как участник моей неразделенной страсти.
Нет, нет, я ошиблась, то есть я не ошиблась, но только в первый раз, а не во второй, о, черт, я запуталась, но без разницы, главное — я уверена, он голубой! Не может быть, чтобы нормальный мужчина до такой степени не реагировал на женщину! Да еще на какую женщину — на меня! Пусть он меня даже не любит, но должен же он, как нормальный мужчина, возбудиться при виде красивого обнаженного женского тела! Ну, почти обнаженного, лоскутковые трусики не в счет, и вообще, это даже еще соблазнительнее, или он ничего не понимает! Нет, то есть да, он, конечно голубой, он любит мальчиков, поэтому ему смешно мое желание и он просто дразнит меня!
— Все, хватит!
Я вскочила с кровати, как ошпаренная. Ухватив свою одежду, я бросилась в ванную и стала нервно одеваться, путаясь в штанинах джинсов. У меня от злости дрожали руки. Взял и бы сказал честно: я, Оля, предпочитаю мужскую любовь, так что ты имей ввиду… А то он дразнит меня, издевается надо мной! Льстит ему, видите ли, что он способен меня волновать!… Мерзавец! Негодяй!
Хотя… Если вдуматься, я никогда не замечала никаких признаков гомосексуальной ориентации с его стороны. Все же сексуальный интерес — хоть к кому, хоть к корове на лугу — а выдает себя. Взгляд становится заинтересованно-оценивающий и задерживается на интересующем объекте дольше, чем нужно… Но я такого взгляда в сторону особей мужского пола у Джонатана никогда не видела. Не похоже что-то… Так что же, мне остается признать, что он просто не хочет меня? Что я его не возбуждаю? Нет, увольте. Можете меня считать самонадеянной дурой, но я такого представить себе не могу. Тогда он просто импотент. Вот-вот, именно! Импотент! А что, бывает и так, что смолоду!… Я про это читала. И тогда — все понятно: он, конечно, и рад бы в рай, да грехи не пускают. То есть, я хочу сказать, что он просто боится проявить какие бы то ни было признаки своей сексуальной заинтересованности, потому что знает, что ничего дальше не получится. Тогда объясняется, почему он так нежен со мной, и почему я практически убеждена, чувствую, что он меня любит: он и на самом деле любит, только, по техническим причинам, это любовь платоническая…
Мне стало моментально жалко Джонатана, а еще жальче — себя, потому что мне все время казалось, что наши отношения еще впереди; и это ощущение, это предчувствие наполняло меня, переполняло до краев счастьем. А теперь, получается…
Получается, что ничего у меня впереди нет. Что мы останемся друзьями, как говорят в таких случаях.
— Я готова, — сообщила я нейтральным тоном, выйдя из ванной.
Джонатан невозмутимо посмотрел на меня — на голубом дне его глаз притаилась усмешка. И с чего бы ему усмехаться, право? На его месте я бы, скорее, плакала, честное слово. Впрочем, он прав. Лучше сделать вид, что ты смеешься над другими, чем дать повод смеяться над собой. Лучший способ защиты, как известно, — нападение. Так, глядишь, никто и не догадается, насколько уязвим ты сам…
Я решила быть великодушной и простила ему его усмешку.
— А ты готов? Тогда пошли.
Он помедлил, будто бы какая-то не додуманная мысль, недорешенная идея не отпускала его.
Я вдруг растерялась. Ощутилось с необычайной ясностью, что сейчас он скажет — или сделает? — что-то такое, что можно будет считать объяснением. И я испугалась. Я не хотела вынуждать его признаваться, что он не способен заниматься любовью, я не вовсе не собиралась слушать откровения о его импотенции!
— Ты идешь, Джонатан? Или ты передумал?
