сразу же, как бы спохватившись, отвела глаза.
— Простите, а вы ее дочь? — решила я перехватить инициативу.
— Невестка…
— Может, она вам просто не рассказывала? В те времена все это тщательно скрывалось, а теперь она могла просто и забыть эту историю… Но я, когда узнала, что у меня есть крестная, я сразу захотела с ней встретиться…
Женщина покачала головой. «Надо же!» — пробормотала она и наклонилась, чтобы удержать малыша, который собрался выползти на лестничную площадку.
— Иди, иди в комнату, Игорек, здесь холодно!
«Игорек». Я тоже звала Игоря так. Так нежно: «Игорек». И мой Игорек помог убийце меня найти…
— Так что, — очнулась я, — мы можем с ней поговорить?
— Елена Петровна умерла.
Я отчего-то так удивилась, будто акушерка Куркина обязана быть бессмертной. Я предполагала, что она могла выйти на пенсию, могла переехать, — но не умереть.
На мое растерянное лицо смотрели двое: глаза Джонатана пытались уловить и понять содержание нашего разговора — было условленно, что он не открывает свой английский рот, а я перевожу ему все потом; в глазах женщины мелькнуло сочувствие.
— Пройдете, может? А то холод в квартиру идет.
— Спасибо.
Мы вошли. Квартира пахла молоком и детскими пеленками.
— У меня тут беспорядок, не обращайте внимания, — извинилась хозяйка.
Кажется, пригласив нас из вежливости в дом, она теперь не знала, что с нами делать и жалела о своем опрометчивом жесте. Это был самый подходящий момент для вопросов, на которые женщина должна охотно откликнуться, чтобы избежать неловкого молчания. Я бросилась в атаку:
— Давно ли Елена Петровна умерла?
— 29 сентября.
— Что же с ней приключилось?
— Попала под машину. Это так ужасно было… Одно хорошо, что она сразу умерла, не мучалась…
Я посмотрела на Джонатана, словно он мог мне подсказать следующий вопрос, вернее, наиболее тактичную форму вопроса. Но он, бедолага, не только не мог мне посоветовать — он и понять ничего не мог, и только серьезно смотрел на меня своими глубокими прозрачными глазами в сумрачных камышах ресниц, чувствуя, что что-то не так.
— Ох… Сочувствую вам… — заговорила я, осторожно нащупывая верную интонацию разговора, в котором я надеялась выяснить кое-какие подробности. Конечно, может, у меня просто уже крыша едет от всех этих покушений на нас с Шерил, но наезд машины на акушерку, располагающую важной информацией, мне показался подозрительным.
— Нынче так безобразно в Москве ездят — как хотят! — продолжала я. — Ни правил не соблюдают, ни ГАИ не боятся! Сплошное хулиганство! Его хоть судили, водителя?
— Какое там! Не нашли. Он сбил маму и сразу скрылся.
— И даже свидетелей не было?
— В милиции сказали, что показания свидетелей очень приблизительные, дело вечером было, и в темноте никто точно не разглядел… Так что они закрыли дело.
— Вы, как я понимаю, жена ее сына?
— Ну да, невестка.
— Сын-то, должно быть, горевал очень…
— Горевал. Да и я тоже. Мы с мамой дружно жили. Все вместе, в этой квартире. Она мне с Игорьком помогала…
У нее покраснели глаза.
— Сочувствую, — снова повторила я. — Как жаль, что моя мама мне раньше не рассказала про мое крещение… Я бы тогда успела хоть познакомиться поближе с моей крестной… А вашему мужу сколько лет?
— Тридцать восемь, — удивилась она. — А что?
— Когда я родилась, он был уже взрослым человеком… Может, ему мама рассказывала, как она помогла меня крестить? Нельзя ли нам с ним встретиться?
— Я ему скажу, когда он с работы придет. Вы позвоните нам, я вам сейчас запишу телефон… Вы вообще-то как нас нашли?
— Мне адрес в роддоме дали.
— А-а… А звать вас как?
— Оля.
— Ну что же, Оля, так вы позвоните вечерком, часиков в восемь… А молодого человека как зовут?
Я решила, что ничем не рискую и произнесла: «Джонатан».
— Не русский, что ли?
— Англичанин.
— То-то я смотрю, ни слова не говорит… Он не умеет по-русски?
— Нет. Не выучил еще.
— Муж, да? — спросила она, понизив голос и придвинувшись ко мне, кося любопытными глазами на Джонатана.
— Муж, — усмехнулась я, заметив сходство в выражении любопытства между матерью и годовалым сынишкой. — А вас как зовут?
— Людмила. Или Люда, как хотите.
— Спасибо вам, Людмила. Я позвоню вечером вашему мужу…
— Косте. Константин он.
— Вот и отлично.
Плюхнувшись на сиденье поджидавшего нас такси, я перевела разговор Джонатану.
— Теперь нам надо решить, стоит ли звонить ее сыну, Косте. Он, теоретически, мог слышать от матери мою историю… Но тогда придется ему рассказывать правду.
— Вряд ли он что-нибудь знает. — проговорил Джонатан в ответ. — Иначе бы Кости тоже уже не было в живых… Но я не думаю, что мы чем-то рискуем, если расскажем ему правду. Попробуем.
У нас было три свободных часа до восьми и мне не хотелось их терять. Но я не имела понятия, что мы можем предпринять за оставшееся время.
— Послушай, — заговорила я, — может нам попробовать пробраться в архивы роддома? Должны же где-то быть записи о нашем рождении!
— «Где-то». В каком именно роддоме? Мы ведь даже не знаем точно, где рожала Зазорина.
— Ну надо же с чего-то начать… Начнем с этого.
— Ты думаешь, что провернув подобное дело, Куркина не постаралась фальсифицировать все записи так, чтобы потом никто ни о чем не смог догадаться? Это было бы крайне неосторожно с ее стороны.
— Но не могла же она одна устроить так, чтобы все записи, все справки были подделаны… Джонатан! Ты гений!
— Ты это только сейчас поняла? — осведомился Джонатан.
— Ты еще и сам не понял! Послушай: Шерил «пристроили» американцам. И я тебя уверяю, что никто не рискнул бы документально зафиксировать подобный акт передачи ребенка! Да еще в те брежневские времена! Да еще если вспомнить, что мать Шерил тоже это все делала тайком! Так что мы в архивах, конечно же, ничего не найдем!
