Небось, нарочно! Заметил, что Стасик на него посматривает, и спроказничал… Но зато теперь ясно, что он вовсе Стасиком не интересуется и грабить его не собирается.
Сигарета упала в мокрый снег в момент полученного пинка, и Стасик, направляясь к автобусу, вновь полез в карман за пачкой. Но пачки там не оказалось. Стасик проверил все карманы — пусто. Стасик вернулся на место, где Нахаленок налетел на него, поискал в снегу, — нету. Неужто паршивец стырил? Или Стасик пачку обронил, а какой-нибудь шустрый прохожий ее успел подобрать?
Стасик решил, что это знак судьбы и что курить ему не следует.
Дома Стасик вскипятил чаю, достал пряники и сел ждать Галю.
Галя влетела десять минут спустя, как всегда румяная и энергичная.
— Был у врача? — С ходу налетела она с расспросами. — Что он сказал?
— Что здоров. А ты, случаем, уж не всерьез ли решила, что у меня сдвиг по фазе?
— Вот еще! Конечно нет… А что еще врач сказал?
— Чтоб не пил .
— Вот и я говорю: не пей! — горячо поддержала позицию врача Галя. — А то так тебе и черти скоро начнут тебе мерещиться…
Белый ковер
Врачи засуетились вокруг Анатолия, и Вера отошла в угол и уселась прямо на пол, на белый пушистый ковер, чтобы не мешать, чтобы не быть под ногами, — хотя больше всего на свете ей хотелось сейчас сидеть рядом с Толей, держать его леденеющую руку, передавая ему, как при переливании крови, свою энергию. Она сидела в углу, подобрав под себя ноги, ни о чем не думая, ничего не понимая, ничего не слыша… В голове стояла одуряющая пустота, словно ее черепная коробка была комнатой, из которой съехали жильцы, оставив ободранные обои и не закрывающиеся двери; и теперь там, где раньше была жизнь, только гулко прогуливался ветер…
Этот ветер выдул последнее тепло, когда она услышала слова «остановка сердца». Внутри все смерзлось, превратилось в острую льдышку, которая больно колола виски. Так больно, что зрение Веры расфокусировалось и она никак не могла уловить, что происходит в комнате, что делают белые халаты, сгрудившиеся над Толей, что означают слова «кардиограф» и «дефибриллятор», что может означать словосочетание «клиническая смерть»…
Только спустя некоторое, неизвестно какое время, ее сознание зафиксировало движение: белые халаты разогнулись.
А Толя остался лежать.
И не шевелился.
И глаз не открывал.
— Толя, — позвала Вера, — Толенька, ты спишь?
Люди в белом странно посмотрели на нее. Очень странно. Вера медленно выбралась из своего угла, нетвердыми шагами приблизилась к кровати, на которой неподвижно лежал Анатолий, и взяла его холодную руку.
— Ты слышишь меня, Толя? — настаивала Вера, потряхивая эту тяжелую, безответную руку, словно капризный ребенок, старающийся обратить на себя внимание матери, занятой взрослым разговором. — Слушай: у нас будет малыш. Я думаю, девочка… Ты хочешь девочку? А может и мальчик… Еще рано, чтобы сказать точно…
Она устроилась на кровати рядом с неподвижным Толиным телом и положила его руку к себе на живот, поглаживая.
Один из врачей взял ее за плечо.
— Вы жена?
Вера кивнула. Конечно, жена, кто же еще?
— Дело в том, — начал врач и запнулся, — дело в том, что…
— Тс-с, — приложила Вера палец к губам, — Вы его разбудите.
Врач немного растерялся и отступил на шаг, раздумывая.
Вера вдруг поднялась, аккуратно пристроив руку Анатолия на кровати, и, ни на кого не глядя, прошла к окну и распахнула его. В комнату ворвался морозный зимний воздух.
— Свежий воздух… — задумчиво произнесла Вера. — Ему нужен свежий воздух. Нам всем нужен свежий воздух…
С этими словами она забралась на подоконник и, выпрямившись, сделала шаг в морозную тьму, разделявшую окно на седьмом этаже и снег под ним…
Она еще успела подумать: юбка за что-то зацепилась. Порвется, дыра будет, нехорошо с дыркой на юбке…
Тот, который успел ухватить ее за юбку, вряд ли сумел бы удержать Веру за край ненадежной ткани, если бы двое других мгновенно не среагировали и не бросились бы на помощь. В три пары рук они втащили Веру в комнату и уложили на полу. На белом ковре.
— Е-мое, — сказал врач, мужчина лет сорока семи, закрывая дрожащими руками окно, и голос его сорвался.
Он склонился над Верой: «Обморок».
— Может, нашатырь? — предложил другой.
— Не. Сейчас придет в себя.
Полез за сигаретами, вышел в кухню, открыл форточку, чиркнул спичкой, закурил. Затянулся слишком сильно и закашлялся, выпуская сизый дым.
— Все было, — глухо донеслось с кухни, — с того света сколько раз вытаскивал, а вот из окна еще не доводилось…
— Да, блин, история… — ответил ему другой, помоложе, и достал из кармана фляжку со спиртом. — Вовремя ты ее отловил, Вить, а то бы так и сиганула в окно, идиотка… — Он отхлебнул спирта и вытер рот рукавом.
— Знаете что, мужики, — сказал пожилой фельдшер, бессильно опускаясь на подлокотник кресла, — я вот что вам скажу: первый раз вижу, чтобы жена так мужа любила, чтобы из-за его смерти — в окно…
И он покачал головой, то ли уважая, то ли осуждая, то ли завидуя чужой любви…
— Вить, будешь? — протянул молодой флягу со спиртом старшему коллеге, вернувшемуся в комнату.
Виктор молча глотнул и снова склонился над Верой.
— Ну все, очнулась… Сложите пока аппаратуру, — распорядился он.
Вера, действительно, зашевелилась, глубоко вздохнула, закинула руки за голову, открыла глаза и вдруг резко приподнялась на локте, обводя непонимающим взглядом комнату.
— Я не… Не умерла разве?
— Ты зачем в окно прыгала? — строго спросил ее Виктор, словно нашкодившую девчонку. — Что за дела?
Вера легла обратно на ковер и вытянула руки вдоль тела.
— Я не хочу жить, — сказала она, глядя в потолок. — Мою душу уничтожили. Тело тоже.
— Ты мне это брось! — еще строже произнес Виктор. — Надо же такое придумать! Жить она не хочет! Кто ты такая, чтобы решать? Бог дал, — бог взял!
— Вы ведь не верите в Бога. Зачем говорить? — слабо произнесла Вера.
— А ты откуда знаешь? — рассердился Виктор. Это он нарочно рассердился — старался втянуть женщину в разговор, надеясь, что несостоявшийся суицид был вызван шоком, и, придя в себя, она сама испугается своего жеста.
