– Что со мной? – прошипела Рысь, точно и в самом деле разъярённая кошка: оставалось только выгнуть спину дугой и выпустить когти… то есть обнажить клинки. – Как смел он так разговаривать с рыцарем Храма?! Как смел он…
– Рысь, – перебил её некромант. – Успокойся, пожалуйста. Я уже сто раз говорил тебе, что никакой я не рыцарь Храма, но ты мне упорно не веришь. Так что угомонись. Эбенезер меня не задел ни в малейшей степени. Пусть говорит. Ему сейчас скверно… от своих, похоже, ушёл, а к кому прибиться, не знает. Магия моя его пугает, вот и…
– Как скажет рыцарь Храма, – сдержанно поклонилась Рысь.
– Лучше расскажи о себе, – попросил Фесс. – В Ордосе часто говорили о Храме, но никто никогда там не бывал и не мог толком ничего сказать…
– Рассказывать о Храме рыцарю Храма? – усмехнулась Рысь. – А, понимаю, понимаю. Конечно, одан совершенно прав. Всякий, ловко машущий мечом, мог назваться стражем. Разумеется, проверка необходима. Я права? – И она с надеждой заглянула Фессу в глаза – ну точь-в-точь примерная ученица, от которой любимый учитель ждёт в очередной раз отличного ответа, в назидание всему остальному классу.
– Я здешняя. Родилась и выросла в Эгесте, это мой родной город. Родители… родители умерли. Давно уже. – Глаза Рыси нехорошо блеснули. – Инквизиция. Мама занималась «недозволенной волшбой». Её сожгли. На площади. Я смотрела. Нас заставили смотреть. Папа… его потом арестовали за пособничество. Не сожгли, сослали на галеры. Что с ним стало – не знаю. Никогда его больше не видела.
Глаза Рыси были сухи и блестящи, голос – холодным и спокойным. Огонь, вспыхнувший в ней не так уж и много лет назад, ещё не выжег дотла её душу.
– Нас – меня, старшую, двух братиков и меньшую сестричку – отдали в приют. Славное было место, скажу я тебе, одан. Милое да славное, такого и в страшном сне присниться не может.
– Обращались плохо? – осторожно спросил Фесс, ожидая услышать что-нибудь о скверной еде и регулярных порках. Однако Рысь только усмехнулась – криво, нехорошо, злобно – и покачала головой.
– Нет, одан рыцарь, знаю, о чём ты сейчас подумал… кормили нас на убой, и пальцем нас там ни один монах не тронул. Собственно говоря, там и монахов-то не было. Странные такие личности в серых плащах, на инквизиторов смахивают, но не инквизиторы. И… ко-гда я сказала, что кормили на убой, то это значит не только что от пуза жрать можно было. В еде никто не ограничивал. Ешь и пей хоть весь день, слова никто не скажет. Ни тебе молитв, ни занятий. Делай что хочешь. Малышам, помню, это очень даже понравилось. Играли целыми днями, носились как угорелые… Мало кто из нас, старших, понимал, в чём тут дело…
Она сделала паузу. Фесс, заслушавшись, ждал продолжения.
– Так вот, одан рыцарь, оказалось, что и на самом деле заправляет там какой-то сверхтайный орден. Не знаю уж, какую магию практикуют его адепты, но… но детей там приносили в жертву. И приносят до сих пор.
– Что-о? – вытаращил глаза Фесс. – В жертву?! Детей?..
В принципе жестокая и циничная некромантия человеческие жертвоприношения допускала. Магия крови, самая мощная и самая запретная из известных Древним. Для того чтобы остановить большую беду – да, могли пожертвовать и ребёнком. Даэнур рассказывал о давно ушедших в небытие странах, где ритуальная жертва делала несчастного ребёнка богом. Его родителям оказывались царские почести. Но это – только в том случае, если исчерпаны все остальные средства. Так учила некромантия. Совесть и чувства самого Фесса с этим как-то не соглашались. Но чтобы детскими жертвоприношениями занималась Святая Инквизиция… или некто с её ведома и согласия – знали ведь отцы-экзекуторы, куда посылать осиротевших детей ведьм и прочих врагов рода человеческого, значит, не могли не догадываться о том, какие дела там творятся.
О, да, возможно, всё это с наилучшими намерениями. О, быть может, всё это оправдывается борьбой с той самой сакраментальной Западной Тьмой и конкретным случаем применения принципа меньшего зла – «Пусть лучше погибнет один ребёнок, но тысячи тысяч других детей останутся жить».
Звериная арифметика, подумал Фесс. Интересно, что же такого в этой самой магии крови, что её ничем и никак невозможно заменить?
– То самое, – тем временем продолжала Рысь. – Как их… умерщвляли, я не видела. Наверное, если б увидела, то с тобой, одан, сегодня мы б не говорили. Их просто уводили куда-то. И… они исчезали. Навсегда. Их вещи, одежду, игрушки – всё сжигали.
– А тела? Ты видела тела, Рысь? Алтарь, жертвенник, орудия мучительства?
– Видела, – кивнула Рысь. – Конечно, потом в Храме научилась всему, не отворачиваться и не блевать, когда перед тобой на землю чьи-то кишки выворачивает, но это ж потом было. А тогда… я соплячкой была семилетней. Но помню всё в таких деталях, что, умей рисовать, каждую трещинку на кирпичах бы воспроизвела. Каземат там был. Под землёй, ниже подвалов. Всегда запертый. Да… Рисовать я не умею, но один дар у меня всё-таки есть – любой замок открыть могу сызмальства. Потому что мама от нас сладости запирала, а я… шпильку согну и любой замок отомкну. Конечно, замок на буфете и запор каземата тайного – разные вещи, но так ведь в приют-то наш никто носа и не совал, кроме тех, кому положено. Охрана стояла – тоже из этих, в сером. Волки, не люди – впрочем, я и волков обижать не буду, с выродками этими сравнивая. Короче, когда я кой-чего скумекала, то решила – я не я буду, если не пойму, что тут творится. Ну и как-то ночью встала… штырёк у меня был заготовлен славный такой… спустилась в подвал, думала – от страха умру… всё мне призраки да привидения мерещились…
– И очень возможно, что была ты права, – заметил по ходу Фесс. – Если и впрямь там детей на жертвеннике распинали, то для неупокоенности это самое подходящее место… Но извини, я тебя перебил.
– Рыцарь не может перебить стража, – очень серьёзно возразила Рысь. – Когда рыцарь осчастливит стража своим словом, дело стража – внимать.
– Ох, оставь, пожалуйста, – вздохнул Фесс. – Давай дальше.
– Дальше? А дальше, одан рыцарь, ничего особенного не было. Кирпичный каземат, в середине – камень белый, белее снега, честное слово! Никогда не думала, что такое бывает, что белизна такая случается…
– Кровь? – быстро спросил Фесс.
– Ни капельки. Камешек словно вчера из каменоломен. Отполирован до блеска, грани, кажется, резать могут. Ни пылинки, говорю, на нём не было. А по стенам всякий палаческий снаряд развешан. Тут тебе и щипцы, и скиннеры, и клещи, и клинья, и тиски, струбцины всякие… и вот они-то, одан рыцарь, все в крови были. Ни дерева, ни железа из-под крови не видно. Меня аж затрясло.
– А почему ты решила, что это кровь?
– Да что же я, как засохшая кровь выглядит, не знаю, одан?
– А может, то краска была?
– Ага, пятнами, струйками да потёками, – хмыкнула Рысь. – Батюшка мой ремёсла многие знал. Сам замки да запоры делал. Так что насмотрелась я в мастерской его. Знаю, как краска лежать должна… Но не это главное. Смерть я там почуяла, одан рыцарь, Смерть во плоти, и сидела она, Смерть эта, в том белом камне. Сидела и на меня смотрела. Нет, глаз её я, конечно, не видела, но… – Рысь заметно вздрогнула. – Я чуть было в обморок не хлопнулась. Как не заорала благим матом, до сих пор не помню…
– Если б заорала, то в Храм бы тебя точно не взяли, – проницательно заметил Фесс.
– Верно, одан рыцарь, а всё говоришь, что к Хра-му никакого касательства не имеешь, – усмехнулась Рысь. – А будто своими глазами видел, когда меня Стоящий во Главе смотрел…
– Погоди, до этого тоже дойдём, – махнул рукой Фесс. – Ты про жертвенник договаривай.
– Слушаюсь, одан рыцарь. Так вот, после того как с той Смертью мы глазами столкнулись, я оттуда опрометью вылетела. Не помню, как до спален добралась. Ну и… ну и поняла, что больше мне тут не жить. Растолкала братиков, сестрёнку… других ребят, кого могла. Стала им объяснять… дура была, соплячка малолетняя. Конечно, ничего говорить нельзя было, а следовало просто поджечь там всё, что гореть может. Тогда сами побежали б, быстрее ветра б понеслись.
– Верно, – с горечью заметил Фесс. – И те, кто тебя слушал, тотчас помчались наушничать добрым дядям, которые кормят от пуза и разрешают весь день играть…
– Угу, – кивнула Рысь. – Но, в общем, и тут смогла я их опередить. Сестрёнку на загривок, братиков в охапку – и бежать.
– Что, вот так просто и бежать? – изумился Фесс. – А охрана как же?
– Прощения прошу, но за кого меня принимает одан рыцарь? Мне хоть и семь лет тогда всего было, однако, с какого конца нож режет, я понимала. Пошла к караульщикам. Их там двое на воротах стояло, изнутри которые. «Что, – говорят, – не спишь, дева?» – «Не сплю, дядечки», – говорю. «А чего ж так, дева?» – «Сны недобрые снятся, дядечки. Страшные». – «Ну, коли страшные, надо отца Климента позвать. Он у нас по снам дока. Позвать, дева?» – «Да нет, дядечки, не надо святого человека тревожить. Можно я с вами тут посижу?» – «Отчего ж не посидеть? Посиди, дева…» Ну, я и… посидела, в общем.
Щеки Рыси раскраснелись, глаза сделались совершенно бешеными. Она словно вновь наяву проживала ту самую ночь…
– Ну, я уселась… у камина. Там у них камин был, в караулке. Большой такой, и всегда они в нём огонь жгли, хотя лето тёплое было… Я у камина притулилась, глаза прикрыла. А нож в рукаве прятала, у меня кожушок был такой, кожаный, хороший… Они сперва на меня глазели, потом, само собой, привыкли. Свой разговор завели. Там ведь не такая стража была, на внутренних-то створках, что ни на миг взгляд от ворот не отводила. Никто и никогда выбраться оттуда не пытался… зачем? Малолеткам и в голову не приходило, что там что-то плохое затеваться может. Вот… ну и… посидела я так, посидела, встала тихонько, к дверям пошла. Точнее, вид сделала, что пошла. А сама…
Она внезапно и резко махнула рукой. Точнее, не махнула, а проделала что-то навроде отмашного режущего удара, и проделала так, что оторопевший Фесс словно бы наяву увидел вскрытое стремительным движением горло караульного, раширенные глаза второго, тянущуюся к оружию руку – и серебристую рыбку ножа, вторично мелькнувшего в воздухе, с тем чтобы вонзиться точно в незащищённое горло стражника.
– У тебя был дар, – тихо проговорил Фесс, в упор глядя на Рысь. – Ты – боец… от Света или от Тьмы, не знаю уж, или от Спасителя, кто их тут разберёт… Потому тебя в Храм и взяли…
– Верно говорит одан рыцарь, – кивнула Рысь. – Был дар. И есть. Но меньше, чем у одана рыцаря…
– Рысь, хватит меня оданить. У меня имя есть, и я его тебе называл. Договорились?
– Слушаюсь, одан рыцарь… Фесс. Ну вот, я малышню сгребла, калитку этак тихонько отворила…
– А как же стража внешняя? – не удержался Фесс.
– Стража внешняя – они да… их там шестеро, все при самобоях, вмиг бы стрелами истыкали, что твою ежиху. Но там ведь как было – караулка их бойницами в поле смотрела, не назад, так что я братиков с сестрёнкой в ров спихнула – он там неглубокий был, сухой, разве что крапивы много – и сама следом.
– И что же, не заметили тебя? – удивился Фесс.
– Какое там «не заметили»! Заметили, конечно. И погнались. Тревогу по всей форме подняли. Я думала – небо и землю перевернут. Ну и…
