которые разбили ему жизнь? Я ему это говорить отказываюсь.
— Тебе и не придется, Нед. Я сам это сделаю!
— Но как он прореагирует? Ты надеешься, что он улыбнется, поклонится и еще похвалит: «Ах, какой ты дьявольски пронырлив, Чарльз, опять ты своего добился! «И отправится и будет во всем послушен? Нет! Наверняка нет. Может быть, тебе и удастся выманить его из лабиринта, но именно те методы, к которым ты прибегаешь, сделают так, что все это окажется ни к чему.
— Не исключено, что так и будет, — спокойно согласился Бордман.
— Так может ты посвятишь меня в свою тактику с того момента, когда ты сообщишь ему, что излечение — это ложь, а ты подготовил ему рискованное задание?
— Пока бы я предпочел об этом не говорить.
— Тогда я складываю свои полномочия, — заявил Ралинс.
4
Бордман ожидал чего-то в таком духе. Какого-нибудь благородного жеста: внезапного раскаяния, ударившей в голову порядочности. Отбрасывая свое деланное равнодушие он внимательно поглядел на Раулинса. Да, в этом парнишке есть сила. Решительность. А вот ловкости нет. Пока еще нет.
Он негромко произнес:
— Ты хочешь сложить полномочия? Это после стольких уверений в заботе о благе человечества? Ты нам нужен, Нед. Необходим. Ты являешь собой нить. Ты являешь собой нить связывающую нас с Мюллером.
— В мои заявления входит также и Дик Мюллер, — строптиво возразил Раулинс. — Дик Мюллер также является частью человечества вне зависимости от того, так ли он считает сам или нет. Я уже достаточно провинился перед ним. Если ты не скажешь мне, как ты намерен довести эту интригу до конца, пусть меня черти утащат, если я приму в этом хоть какое-то участие.
— Меня удивляет твое повидение.
— Я повторяю свой отказ.
— Я могу даже согласится с твоей точкой зрения, — сказал Бордман. — Я нисколько не горжусь тем, что мы вынуждены здесь делать. Однако я воспринимаю это как историческую необходимость. Время от времени приходится опускаться до обмана, если это приходиться для значительно более важной пользы для всех. Пойми, Нед, у меня тоже есть совесть. Ей, этой совести, уже пятьдесят лет, и она очень чуткая. Ведь совесть человеческая не подвержена атрофии с ходом времени. Мы просто учимся справляться с укорами совести, и ничего больше.
— И каким способом ты намерен принудить Мюллера к сотрудничеству? При помощи наркотиков? Пыток? Или же промыванием мозга?
— Ни один из этих способов.
— Тогда каким же? Я серьезно спрашиваю, Чарльз. Моя роль во всей этой истории сейчас подойдет к концу, если я не буду знать, что мы собираемся делать дальше.
Бордман закашлялся, допил вино до конца, сьел персик и быстро, одну за другой, проглотил таблетки. Он знал, что бунта Раулинса не избежать, и приготовился к нему. И все же ему было неприятно. Пришла пора идти на намеренный риск. Он сказал:
— Я вижу, что пришла пора покончить со всеми недомолвками, Нед, и потому скажу тебе, что ждет Дика Мюллера. Однако я хочу, чтобы ты посмотрел на это с более широкой точки зрения. Не забывая, что маленькя игра, которую мы затеяли на этой планете, это не вопрос чьих-то моральных принципов. Хоть мы и стараемся избегать громких слов, я вынужден тебе напомнить, что ставка в ней — судьба всего человечества.
— Я слушаю, Чарльз.
— Вот хорошо. Дик Мюллер должен отправиться к нашим внегалактическим знакомым и убедить их, что мы, люди, представляем собой вид разумных существ. Согласен? Он один сможет справиться с этим заданием, поскольку лишь он один проявляет уникальную в своем роде способность экранировать свои мысли.
— Верно.
— Нам нет нужды доказывать тем существам, что мы добрые, добропорядочные, или по-просту милые. Достаточно, чтобы они поняли, что мы наделены сознанием и обладаем способностью думать. Что мы чувствуем, переживаем, что мы не бездушные, мудро сконструированные машины. Таким образом, неважно, что излучает что-то.
— Я начинаю понимать.
— Когда он выйдет из лабиринта, я сообщу ему, какое задание его ожидает. Вне сомнения, он будет в ярости, что его обманули. Но, може быть, в нем превесит чувство долга. Я надеюсь на это. Ты вот думаешь, что нет. Но это ни в коем случае не изменит ситуацию. Я не дам Мюллеру никакого выбора, пусть только он выберется из этой пещеры. Он будет доставлен куда следует и отправлен к тем чужим существам, чтобы наладить с ними контакт. Отправлен силой, как я знаю. Но иного решения тут нет.
— Значит, все дело не в его желании помочь нам, — отметил Раулинс. — Его попросту отправят туда. Как мешок.
— Как мыслящий мешок. В чем наши знакомые могут убедиться.
— Я …
— Нет, Нед. Сейчас мне ничего не говори. Я вижу все твои мысли. Тебе ненавистен весь этот заговор? Разумеется. Мне тоже все это омерзительно. А теперь иди и подумай над сказанным. Разбери ситуацию со всех точек зрения, а потом принимай решение. Если утром ты решишь покинуть нас, то дай мне знать, я уж как-нибудь попытаюсь обойтись без тебя… Но поклянись, что ты не станеш принимать поспешных решений. Это дело слишком большой ценности.
Какое-то время Раулинс был бледен как полотно. Потом щеки его заполыхали. Он прикусил губу. Бордман добродушно улыбнулся. Сжав кулаки и прищурив глаза Раулинс отвернулся и поспешно вышел.
Намеренный риск.
Бордман принял еще одну таблетку. Потом потянулся за коньяком Мюллера и нацедил себе немножко в бокал. Сладкий крепкий напиток с имбирным привкусом. Выдержаный. Он старался как можно дольше сохранить этот вкус на языке.
Глава одиннадцатая
1
Мюллер почти полюбил гидрян. Живее всего и с наибольшим удвольствием он вспоминал грациозность их движений. В самом деле, казалось, что они парят в воздухе. Причудливость их облика никогда особенно его не поражала. Он частенько повторял себе: если ты хочешь гротеска, то нет нужды искать его за пределами Земли. Жирафы, омары, актинии, каракатицы, верблюды. Поглядим обьективно — вот верблюд. Разве он выглядит менее причудливо, чем гидрянин?
Он опустился на влажной унылой части Беты Гидры 4, несколько к северу от экватора, где на амебообразной континенте расположились несколько крупных квази-городов, занимающих площадь в несколько тысяч квдратных километров. Он был снабжен особой жизнеобоспечивающей аппаратурой, сконструированной специально для его миси, и прослойка фильтра облегала его тело как вторая кожа. Она
