одноклассники, сделалась ему окончательно неинтересной, и юный Линевич нашел выход на вполне серьезных фарцовщиков. К десятому, выпускному классу школы через его руки уже проходил товар на суммы в тысячи рублей (или долларов — по тем временам это было практически одно и то же) — ежемесячно! Это было по-взрослому. Очень по-взрослому. Однако пора было подумать об официальном начале взрослой жизни.
Он хорошо знал к тому моменту, как можно грамотно закосить от армии, устроившись на работу в какую-нибудь тихую конторку типа «мосгорглавснабсбытпатрон», куда и приходить-то нужно не каждый день, зато считаешься военнообязанным и год за годом прибавляешь себе звания, занимаясь, по сути, все тем же бизнесом. Был у него такой вариант. И, тем не менее, Дима собирался поступать в институт, точнее даже в университет. На юридический.
Обогнав время, Линевич сумел увидеть, что это самая престижная и перспективная специальность. Отец, пользуясь своими связями, предлагал сыну атаковать МГИМО, но Дима цинично ответил:
— Я, конечно, понимаю, па, что мотаясь по загранкам, ты, как все советские люди, постукиваешь на своих сотрудников в родную контору, а может, и являешься её официальным осведомителем, но неужели тебе хочется видеть своего сына штатным офицером КГБ?
Папа обалдел от такой наглости, а главное от такой эрудированности сына, и не стал настаивать на своем. Дима поступил на юрфак. Учился очень серьезно. Советские законы изучил досконально. С римским правом тоже не поленился разобраться, ну и все остальное, что полагалось, знал на зубок. Он был отличником, его любили профессора и доценты, а в свободное от учебы время Дима занимался все той же фарцой, и к середине пятого курса — уже в особо крупных размерах. Это не художественный образ — это строка из уголовного кодекса.
Подбивая итоги своей коммерческой деятельности за очередной год, Дима Линевич вдруг обнаружил прибыль, превысившую сто двадцать тысяч тогдашних рублей. А учитывая, что налогов с этих денег никто не платил и платить не собирался, оно и получалось: как раз та самая статья.
Кого-то вокруг Димы периодически сажали, но его словно сама судьба оберегала от несчастий. А может, это был талант? Особый талант уходить от ответственности за чужой счет. Линевич закончил университет с красным дипломом, распределился в адвокатуру, но поработать толком не успел. Главный его партнер по бизнесу Костик Жилин по кличке Жила неожиданно загремел под фанфары. ОБХСС провел в тот год одну из своих самых масштабных операций, под суд попали десятки цеховиков и подпольных торговцев, но между информацией, поступившей из надежных источников и полным крахом, то есть арестом, обыском и конфискацией имущества — возник интервал в два-три дня. Жила решил использовать представившийся шанс. Он срочно вызвал к себе Линевича — парень представлялся ему наиболее перспективным и толковым — и сказал:
— Линь, тебе нужно срочно рвать нитку. Главное сейчас — спасти бабки, бабульки спасти — вот главное! Ты должен это сделать. У меня на границе Армении с Турцией есть окно. Оно действует только двое суток, но я сам не смогу им воспользоваться. Не спрашивай, почему.
Понятно, уркагану Косте Жилину было там не пройти, скорее всего, он и до Армении не сумел бы добраться, ведь он уже во всесоюзный розыск объявлен, а не засвеченного у мусоров мальчишку, купленные погранцы пропустят, и в чемодан не заглянут, если, как и договаривались, одну пачку их начальнику кинуть…
И вот ещё достаточно юному Линевичу предлагалось в одночасье сломать всю
свою жизнь. Но это было так романтично! Что он терял здесь? Родителей, взаимопонимание с которыми утратил окончательно? Девушку с филфака, которую окучивал уже полгода и все безрезультатно? Сорокалетнюю Наташку из коммуналки одногруппника, с которой познакомился по случаю и теперь трахался регулярно? (Это было интересно, вкусно, но как-то уж слишком пошло!) Сестрицу младшую, год назад поступившую-таки именно в МГИМО и сделавшуюся профессиональной шлюхой для своих гэбэшных ухажеров? Ну, что еще? Комсомольские собрания, очереди за водкой, походы в кино и театр, бесконечные пьянки на цековских дачах, переходящие в неловкие группешники?.. Надоело все! А по ту сторону была вожделенная заграница. Свободный мир.
Ему понадобилось на раздумье семь минут. С половиной. Он засекал по часам и запомнил эту цифру на всю жизнь. Дальше были очень серьезные инструкции и много всяких страхов. По-турецки, он не понимал ни слова, но к счастью вполне свободно говорил по-английски и довольно сносно по-немецки, которым занимался дополнительно с преподавателем. Немецкий он любил больше английского, слышал музыку этого языка, увлекался поэзией немецких романтиков в оригинале… Вряд ли это все понадобится в дикой восточной стране, думал он, хотя, как выяснилось, турки тоже больше любили немецкий и вообще оказались не такими уж и дикими.
Но вышло так, что в Турции ему понадобилось нечто совсем другое. Чтобы спасти хотя бы часть денег — а в чемодане было пять миллионов долларов наличными — понадобился тяжелый страшный «вальтер» чуть ли не образца 43-го года, из которого Димка, ни минуты не сомневаясь, застрелил, какого- то наглеца, заявившего свои ничем не обоснованные права на привезенный из заграницы ценный груз. Линевича сразу зауважали. За быстроту реакции, за жестокость, за немецкий язык. А ещё — за интеллект. Люди, крутившие подобными деньгами, умели ценить и мозги.
Но турки все-таки обули его на целый миллион. В той же весьма зауважавшей его компании пошла какая-то тупая торговля, сколько может стоить отправка советского человека в Оман по подложным документам. Понятно, что в любом случае речь шла о тысячах долларов, но турецкие мафиози (это уже потом Дмитрий узнал, что они были курдами) вели разговор о процентах с переправляемой суммы.
Доходило дело и до размахивания стволами, но вооружены оказались теперь уже все поголовно, и у Линевича хватило ума не стрелять первым — хорошенького понемножку. Красивые трюки, будучи повторены, иногда работают сами против себя. Здесь и сейчас победа ему не светила — ни психологическая, ни чисто практическая. В общем, сторговались в итоге на сумасшедших деньгах, на пяти процентах, но в момент отгрузки пачек, возникла безобразная возня, чуть ли не потасовка, и в результате из чемодана было самым наглым образом вынуто ровно сто пачек по сто бумажек по сто долларов каждая. То есть как раз миллион, и значит, в четыре раза больше оговоренной суммы.
Обида Линевича оказалась крепкой. На всю жизнь. На всех турков и всю Турцию. А позднее, когда узнал, кто они были на самом деле, ещё и на всех курдов и Курдистан, на Аджалана и Джемиля лично. При этом Линдеманн странным образом не различал курдов и турок, все они были для него на одно лицо. Впрочем, если учесть, что живая святыня курдов — товарищ Абдулла Аджалан не знает ни слова по- курдски, а говорит только по-турецки, все становится на свои места, то есть с ног на голову.
Короче, он так и не простил туркам своей кровной обиды на курдов.
И точно так же, по логике абсурда — Дима Линевич однажды осознал это с предельной ясностью — он не смог простить новой России своей обиды на коммунистов, лишивших его многих нормальных радостей в детстве и юности. И он не любил свою Родину, ни тогда, когда жил в Союзе, ни теперь, когда покинул страну. Он так и не узнал на личном опыте, что такое ностальгия. Зато очень хорошо понимал уже сегодня нео-диссидентов типа Эдуарда Лимонова или Александра Зиновьева. Кровно обиженные властью, отторгнутые ею, разуверившиеся во всем, они утратили способность любить и как затравленные бродячие собаки кусали любую протянутую к ним руку — на всякий случай. Линевич не был ни писателем, ни политиком, и это спасало его от крайней озлобленности, но он очень, очень хорошо понимал, как можно одинаково сильно ненавидеть Ленина, Брежнева и Ельцина. И даже Клинтона с ними заодно.
Для человека без Родины это нормально.
— Может быть, я моральный урод, — бравировал он иной раз перед женщинами, — но я никогда не тоскую по той стране, из которой уехал.
— Так ведь тоскуют не по той стране, из которой уезжают, а по той, в которой родились и выросли.
— Я родился на Занзибаре, — беззастенчиво врал Дмитрий. — Рос в Китае, Мексике и Турции, но окончательно возмужал в Кувейте. По какой же части света мне тосковать?
— Вы несчастный человек! — ахали женщины.
— Или наоборот — счастливый, — возражал Дмитрий. — Я настоящий гражданин Земного шара.
