Я вынужден согласиться с ним, как писатель с писателем, а Юрка, наконец, открывает один глаз и узнает меня.
— Миха?! — не верит он. — Так ты же помер в девяносто шестом!.. Нет, в девяносто пятом. Правильно?
Наверно, один только Булкин в целом свете и способен так спокойно уточнять у старого друга, в каком конкретно году тот помер.
— Было дело, — соглашаюсь я, — но теперь, как видишь, вернулся. Смертью смерть поправ.
Булкин морщится и просит:
— Не богохульствуй.
С некоторых пор Юрик считает себя верующим. Ну да и Бог с ним. Каждому — свое. Он уже принял полувертикальное положение. Тупо смотрит одним глазом в телевизор, другим на меня. И я решаю вернуться к тому, с чего начал. Все-таки это очень важно для меня.
— Почему «Стена» у тебя крутится.
— Люблю «Пинк Флойд», — очень просто отвечает Юрка, и на этом мистика кончается.
Начинается чистая бытовуха.
Юркина сестра прервала наш эпохального значения разговор грубым практическим вопросом:
— Завтракать будете?
Для Юрки вопрос оказался непосильно тяжелым, и я сам принял решение, а именно: послать сестру Зинку за пивом. Однако та изящно перевела стрелку на некую девочку Глашу из соседней квартиры и осталась с нами. Девочка Глаша удивила всех небывалой расторопностью — не иначе просто вынула пиво из домашнего холодильника — мы даже кофе заварить не успели, не то что поговорить. Юрка с первой бутылки заметно повеселел, даже согласился взять в руки гитару по случаю внезапного прибытия с того света старого друга Михи Разгонова и исполнил несколько песен из числа моих любимых. Я чуть не прослезился (кроме шуток), вспоминая свою недавнюю, но теперь безнадежно далекую прежнюю жизнь. А Булкин все-таки жутко талантливый парень, мелодии его за душу берут всерьез, и каждый раз до соплей обидно, что не звучат эти песни по всем каналам, а звучит всякая хорошо проплаченная дребедень. Эх! Надо будет этим заняться… Вот как только разгребем наши дела, честное слово, Юрик, вложу в тебя деньги, в смысле, в твою раскрутку, хорошие деньги вложу, они у меня есть, правда, этим заниматься надо, нельзя просто кинуть на счет и все, или, упаси Господь, наличными на стол брякнуть. Понимаешь?
Я и не заметил, в какой момент мысли мои плавно перешли в озвученный монолог.
Юрка кивал, не слишком веря этим сумбурным речам, но что-то явно мотал себе на похмельный ус, вычленял из потока откровений какой-то рациональный стержень. Он ведь так и не спросил у меня, кем же я стал в своих германиях и америках, сам факт перемещения разгоновского бизнеса за границу его не удивлял, тем более перемещения «посмертного». А я, в свою очередь, отчетливо видел, что у нашего музыкального фантаста и фантастического музыканта все более или менее по-прежнему. Юрий Булкин — звезда томской величины. Яркая, но издалека не видно, как синий станционный огонь. И все так же разрывается он между литературой и песнями, между деньгами и творчеством, между детьми (двое сыновей-школьников) и женщинами (одна моложе другой, тоже почти школьницы)… От второй бутылки Булкина повело, он стал клевать носом и жалобно выклянчивать себе право прилечь ну хотя бы на часок, а потом, мол, сгоняем за водкой и начнем все по новой!
Я ни с чем не спорил, только попросил пустить меня за компьютер, заранее уточнив, что к интернету Юрка подключен.
— Пока ты спишь, я делом займусь. Нет возражений?
Возражений не было.
А рыженькая Зина пошла до магазина. Действительно так (просто вспомнился вдруг какой-то детский стишок). В общем, я остался практически в гордом одиночестве и с чистой совестью нырнул в виртуальный мир. Для начала, полазив по непривычным кнопкам русскоязычного меню, направил два сообщения-тире-запроса Вербе и Тополю — мог бы и позвонить, но вот захотелось изъясниться в письменном виде — писатель как-никак! Происходящее в Москве оставалось для меня весьма туманным, и я жаждал разъяснений, дабы не вляпаться ещё раз, как с новосибирскими военными летчиками. На штаб- квартиру ИКСа в Майами выходил через свой запасной мюнхенский сервер, и перехват информации, проходившей по безумному маршруту: Майами — Мюнхен — Москва — Томск был крайне маловероятен, тем более, что все необходимые данные я предполагал получить в закодированном виде, а программу- дешифратор скачивал с тщательно защищенного сервера в Колорадском Центре Спрингера. Более того, включалась эта программа вообще специальной командой, вовсе нигде не записанной, существовавшей только в моей голове. Соблюдя все эти условия обеспечения безопасности, я, наконец, получил от Тополя и Вербы полное согласие на сеанс компьютерной связи, и мы перешли к общению в реальном времени по «аське», то бишь по ай-си-кью.
— Ты готов вылететь в Москву в ближайшие несколько часов? — спрашивала Верба.
— А я, как пионер, всегда готов.
— Оружие? Техника? Состояние здоровья? Все в норме?
— Абсолютно, — подтверждал я.
— Тогда получи гостинчик на дорогу и желаю удачи!
— А поцеловать? — обиделся я.
И Верба завершила наш разговор длинной виртуальной фразой, состоящей из этих дурацких клавиатурных значочков, которые используют сегодня все в мире интернетчики. За последний год я уже научился худо-бедно читать подобную абракадабру и понял, что во фразе присутствует не только обычный нежный поцелуй и цветочек в придачу, но и нечто гораздо более хулиганское под занавес — Татьяна была в своем репертуаре.
Настроение у меня резко улучшилось. В ожидании гостинчика, то есть шифровки, я поиграл в любимый простенький тетрис, он, конечно же, нашелся среди игрушек в компьютере Булкина, а потом вывел на экран сообщение, перетолмачил его в удобочитаемый вид и погрузился в изучение последних перипетий вокруг несчастного Тимофея Редькина, ставшего вдруг центром мироздания, а также вокруг моего старого друга Майкла.
В Москве творилось нечто немыслимое. В Шереметьеве-2 приземлился самолет из Катманду с официальной религиозной делегацией тибетских лам во главе с неким Джадхи Прамандарухи. Под этим странным, я бы сказал, слегка издевательским именем скрывался непосредственно гуру Шактивенанда, и по его указаниям группа пресловутых лам рассредоточилась в городе с целью наблюдения. Тибетцы какими-то своими способами вычислили не только местонахождение Грейва (подумать только, через несколько часов он намерен был переместиться из Эль-Кувейта в Шарджу!), но и уточнили ключевую персону, через которую старый грушник Игнат Никулин действует в Москве. И этот давний его сослуживец полковник Мурашенко Геннадий Пахомович оказался соседом и случайным(!) знакомым Редькина по собачьему бульвару. Никаких объяснений, кроме мистических, быть этому не могло, и я невольно зауважал экстрасенсорные методы наших друзей с Гималаев. Впрочем, Верба предлагала проанализировать и другой вариант — о том, что Мурашенко был специально приставлен к зятю сразу после исчезновения Грейва из Москвы, то есть ещё в декабре девяносто пятого. Справка на грушника Мурашенко давалась объемистая и подробная. Читать её целиком представлялось безумно скучным. Но Верба специально для меня выделила главное — из недавних событий: именно Геннадий Пахомович руководил в августе операцией по расшибанию «фольксвагена» господина Шульце «волжанкой» с гражданином Кусачевым за рулем (а получилось, что двумя автомобилями ни за что пострадавшего Редькина). Да, они вовсе не собирались убивать так сразу бывшего своего соратника, вступившего на скользкий путь самостоятельной игры: как максимум, Хансу Шульце планировали перебить ноги, а как минимум, просто напугать, заставить дергаться, бегать, и в итоге, уже поздней осенью нелепо напороться на тамильских фанатиков в Гамбурге.
Оставалось не до конца ясным, что же именно совершил Ханс, ведь занимался-то он поисками все той же дискеты, хранившейся в личном Татьянином сейфе, закрытом на десятки кодовых замков и, хотелось верить, по-прежнему недоступном Грейву и его команде. Но в любом случае дело представлялось более чем серьезным, ибо разлад в стане врагов скрывался виртуозно и с непомерными затратами. Летняя операция по изяществу сопровождавших её вспомогательных ходов и дерзкому взлету идиотизма сравнима была разве что с печально знаменитым «Тройным тулупом», когда Фернандо Базотти руками все той же
