Под эти разговоры Эмили заснула на матрасике, который ей постелили в углу.
Она не любила жить за чужой счет, а потому на следующий день отправилась в конторку управляющего (хотя ее вчерашние спасительницы были готовы и дальше проявлять гостеприимство) и сняла себе здесь же крохотную комнатку за пятнадцать долларов в месяц (деньги вперед). Она поблагодарила двух подружек, которые посоветовали ей попытаться устроиться на ту же ткацкую фабрику (ее главным достоинством была близость – всего в двух кварталах от дома, так что деньги на транспорт тратить было не нужно), где работали они. Управляющий оказался плотным мужчиной лет сорока. У него была плешь во всю голову и неулыбчивое суровое лицо. Однако он был вполне любезен и, уходя от него, Эмили не испытывала никаких неприятных чувств.
– Платить будешь раз в месяц и вперед, – сказал он, когда Эмили уже закрывала за собой дверь.
Устройством на работу Эмили занялась еще через день, потому что в предыдущие получила слишком много впечатлений и просто была не в силах идти куда-нибудь. Она почти весь день пролежала на кушетке, в комнатке, которой в течение ближайшего месяца могла владеть по праву. Впервые в жизни она принадлежала себе и имела возможность осмыслить случившееся с ней. Она не считала себя виноватой. Да, она отдалась человеку, которого полюбила. Но разве это грех? Разве она виновата в том, что он поступил с ней так, как поступил? Разве она виновата в том, что потеряла ребенка? Разве ее вина в том, что ее вышвырнули из родительского дома?
Что случилось, то случилось, сказала она себе. И что случится, то случится, добавила она (не зная еще, что это называется фатализмом). С этой мыслью на следующий день она и отправилась на фабрику, где обнаружила еще десятка три таких же девушек, желающих найти работу. Им сказали, что пока мест нет, но пусть приходят на следующий день. Она пришла на следующий день, чтобы услышать тот же совет.
Потребности ее были невелики, и ей, чтобы прокормиться, хватало полдоллара в день. Но вскоре она поняла, что и эта сумма – непосильное бремя для ее кошелька, сильно опустошенного расходами на автобус и на оплату комнаты. Она попыталась еще урезать свои потребности, но через день-другой выяснилось, что это невозможно: ее молодой организм требовал по крайней мере того минимума, к которому она привыкла.
За два дня до окончания месяца управляющий напомнил ей о необходимости платить за следующий. Она кивнула и на следующее утро снова была у ворот ткацкой фабрики, где ей опять сказали: приходите завтра. Она не искала другой работы не потому, что была ленива или нерадива. Просто так уж она была устроена – ей и в голову не приходило, что можно попробовать поискать что-нибудь другое.
Когда настал день платежа, ее у входных дверей остановил управляющий.
– Ну, ты собираешься платить? – спросил он.
Когда же она с замирающим сердцем сказала ему, что денег у нее нет, он смерил ее оценивающим взглядам, сказал «Иди за мной» и зашагал, не оглядываясь, по длинному коридору. Она вошла следом за ним в небольшую комнатку, где стояли маленький стол и кушетка. Она еще не успела закрыть дверь, как он начал снимать с себя брюки. Она стояла в безвольном ожидании, словно ей было все равно, что случится. Когда он повернулся к ней, она впервые в жизни увидела то, что еще недавно вызывало у нее такой жгучий интерес и что она так толком и не смогла разглядеть у Тома. Теперь она могла насладиться зрелищем, но, странное дело, сейчас оно вызывало у нее скорее отвращение, чем страстное любопытство. Мгновение широко раскрытыми глазами взирала она на это… Оно показалось ей похожим на большого червя, который спрятал головку в складках кожи, но вот, привлеченный чем-то, стал выглядывать из своего укрытия.
Она закрыла глаза и почувствовала на себе руки управляющего. То, что произошло дальше, было несколько неожиданно для нее, потому что руки не сразу пустились ей под юбку – сначала они принялись ощупывать ее грудь под тонкой материей платья. Том никогда не делал этого. Да и руки ей под юбку он запускал только для того, чтобы побыстрее стащить с нее трусики. А этот принялся мять ей груди (так ее мать замешивала тесто), словно намереваясь получить из них что-то иное. Но вот, насладившись их упругим безразличием, он сосредоточился на более интимных частях ее тела: засунул руку под трусики, где и нащупал, наконец, желаемое.
Он все же был совсем не похож на Тома, потому что, убедившись, что у нее все на месте, стал расстегивать пуговицы на ее платье, потом снял его – она оставалась абсолютно пассивной и лишь подняла вверх руки, чтобы облегчить его задачу. Впервые она оказалась совсем голой перед глазами мужчины и почувствовала смущение. Она прикрыла груди руками, но он решительно опустил их вниз и даже отодвинулся слегка, чтобы увидеть Эмили во всей ее красе. А она и в самом деле была хороша той женской красотой, которая так привлекательна для мужчин: широкобедрая, с еще не до конца сформированными округлостями грудей и высокой шеей. Вряд ли кто-нибудь, глядя на нее, мог догадаться, что она с детства привычна к нелегкому крестьянскому труду и может не только доить корову или косить траву, но и при необходимости свернуть голову курице.
Управляющий коснулся рукой ее лобка, еще не успевшего зарасти треугольником волос, а покрытого всего лишь малым ручейком, русло которого внизу чуть сужалось. Потом он прижался лицом к ее груди – единственное, что она испытала при этом, были уколы его жесткой щетины. Его зубы поиграли равнодушным соском, никак не ответившим на это прикосновение. Он не сделал ни одной попытки поцеловать ее в губы, словно его интересовало только ее тело, а все, что могло иметь хоть малейшее отношение к душе, оставалось вне поля его зрения. Когда его влажные губы коснулись ее шеи, это не вызвало у нее никаких чувств, кроме легкой тошноты. Она вдруг вспомнила, с какой страстью отдавалась Тому, и поняла, что больше уже никогда не сможет быть такой, как прежде. Наверное, тогда по ее губам скользнула ироническая улыбка, потому что управляющий, по какой-то странной случайности именно в этот момент заглянувший ей в лицо, удивился увиденному им выражению и даже спросил: «Ты что?» Она не ответила, и он продолжил свои занятия.
Уложив ее на кушетку, он раздвинул ее покорные ноги и попытался войти в нее, но это оказалось непросто. С первого раза это не удалось, и тогда он прибегнул к помощи пальцев, которыми тоже не без труда проник в ее лоно, оставшееся абсолютно безучастным. Как ни пытался он расшевелить ее, она оставалась неподвижной, словно происходящее ни в малейшей мере ее не касалось.
Наконец, после долгих манипуляций ему удалось войти в нее – к этому времени он так распалился, что, сделав всего несколько движений, застонал протяжно и затряс ягодицами, а потом пролился в нее теплой струей и на несколько мгновений замер, навалившись на нее всей своей тяжестью. Она стерпела и это, не проронив ни звука.
Затем он встал, оделся и сказал:
– Можешь оставаться еще четыре дня, – оценив тем самым ее женские прелести в два доллара, которые она должна была бы заплатить за это время проживания, плати она наличными.
Он не стал дожидаться, когда она оденется, лишь сказал: «Будешь уходить – закрой дверь». Оставшись одна, она, как могла, привела себя в порядок и поспешила в душевую кабину – это изобретение человеческой цивилизации хотя и было ей в новинку, но успело войти в ее быт.
Ополаскивая себя теплой водой, она подумала о том, что, вероятно, управляющий все же был расположен к ней – ведь под его опекой было не меньше двух сотен девушек, и если бы с каждой из них он брал натурой, а не деньгами, то ему не только нечего было бы отдавать хозяевам, но еще к тому же он вскоре растерял бы накопленный на этом теплом местечке жирок. Впрочем, более актуальной была другая мысль: она должна как можно скорее найти работу, потому что идея зарабатывать себе на крышу над головой, широко раскидывая ноги, ничуть не улыбалась ей. И дело было не только в том, что эта поза и все, что с нею связано, перестала доставлять ей удовольствие: ей претило зарабатывание денег телом.
Наверное, у нее все же была своя счастливая звезда, потому что, когда на следующий день она пришла на ткацкую фабрику, ее вместе с десятком других девушек приняли на работу. Теперь она могла быть уверена, по крайней мере, в ближайшем будущем – ведь никто из работающих здесь не голодал и имел крышу над головой. Да и то сказать, о каком голоде могла идти речь, если ей, принятой в качестве ученицы, платили полтора доллара в час, а через месяц, когда ученичество ее закончится, ей будут платить целых два доллара, а на такие деньги с ее скромными запросами можно жить, не зная забот.
Цех напугал и поразил ее своими размерами и шумом. Все это было так непривычно для нее. Она почувствовала себя воробьишкой, залетевшим на мельницу, где, хотя и сытно, но скрежет жерновов начисто отбивает аппетит. «Ничего не поделаешь, – сказала она себе, – надо привыкать». Она приходила в свою каморку с раскалывающейся от боли головой – до этого времени она даже не подозревала, что существует такая напасть. Она помучилась неделю, потом другую, а потом сделала то, что два-три месяца назад было для нее совершенно немыслимо: попыталась изменить ситуацию. Она явилась в кабинку к мастеру и попросила перевести ее на другую работу, где не так шумно.
– Ты работаешь у нас всего ничего, а уже с претензиями, – сказал мастер. Ему было на вид лет тридцать – высокий, широкоплечий с огромными руками и довольно привлекательным лицом. Это смогла оценить даже Эмили, хотя мужская красота ее и перестала интересовать. – Ну, и куда же я тебя поставлю? – продолжал мастер.
– Может быть, на склад? – неуверенно спросила Эмили.
– Ну, не знаю. Поработай еще несколько дней, там посмотрим.
Эмили пришла к нему через неделю.
– Опять ты? – он смерил ее взглядом. – Ну, пойдем.
Она покорно пошла за ним – через двор к огромным ангарам, куда клыкастые погрузчики свозили на поддонах упакованную в тюки готовую продукцию. Мастер открыл дверь, и они оказались в огромном помещении, уставленном поддонами. Он пошел по узенькому лабиринту между уложенных по какой-то ведомой, видимо, ему одному схеме, штабелей, и наконец они оказались на крохотной площадке, посредине которой лежало что-то вроде подстилки.
– Ну, здесь тебе нравится больше? Тогда раздевайся.
Нельзя сказать, что Эмили была удивлена таким поворотом событий. Она уже успела узнать ненасытную мужскую натуру и привыкла к тому, что за все так или иначе приходится платить. Согласна ли она заплатить за новое место, где ей, может быть, будет чуточку полегче, чем на прежнем? Впрочем, у нее уже никто не спрашивал, согласна она или нет. Ее просто привели сюда, чтобы взять аванс за услуги, о которых она попросила. Ну что ж, она заплатит, тем более что платить нужно не так уж много: цену свою она уже знала – два доллара. Теперь, когда у нее была работа, это сумма не казалась ей чрезмерной – она зарабатывала такие деньги чуть больше, чем за час работы.
Она принялась стягивать с себя платье. Однако у нее получалось это гораздо медленнее, чем у нетерпеливого и к тому же спешащего по служебным делам мастера. Тот уже стоял перед ней голый в одних носках с торчащим орудием, каковое и в этот раз не вызвало у нее не то что священного трепета, но и малейшего интереса. Ему пришлось помочь ей – бестрепетной рукой расстегнул он бретельки на ее бюстгальтере, потом, зацепив указательным пальцем резинку на трусиках, стащил их вниз.
Она с каждым разом приобретала все новый и новый опыт; оказывается, уяснила она теперь, хотя все мужчины и похожи один на другого и нужно им в конечном счете одно, идут они к этому одному разными путями. Если Тому нужно было как можно скорее добраться до ее отверстия и выпустить туда заряд скопившейся в нем за день энергии, то второй ее любовник уже искал радостей, которые могли ему дать тепло ее кожи, молодая спелость грудей.
А этому нужно было еще больше. Прежде чем уложить ее на подстилку, он сначала прижался к ней всем своим обнаженным телом, чтобы она почувствовала налитую тяжесть его желания. Потом он развернул ее, чтобы прижаться таким же образом к ее холодным ягодицам, а руками обхватить груди. Она была покорна в его руках, подчиняясь его желаниям и не испытывая никаких в ответ.
