— Ну, нельзя же, чтоб все вырядились, кто во что горазд! Балаган получится, а не маскарад.
— Верно. Какие у тебя соображения?
— Может, «Свита Королевы фей»?
— Нет, — сказал Мак. — Это слишком туманно. Получится тот же разнобой.
— А что если «Белоснежка и семь гномов»?
— Хм, в этом что-то есть. Помню, видел я такой фильм. Вообще-то гномы на нас, бродяг, здорово похожи. Эльфа из Элена сделать трудно, а вот гном-переросток из него, пожалуй, выйдет.
— Вот и мне показалось, что получится хорошо. Всем роли подберем.
— Ну вот и порешили… По-моему, за это дело не грех и выпить.
— Ладно, за успех! Только не забудь сказать всем: пусть придумают себе костюм — или гнома, или принца, или принцессы. А то не пустим! Тише, не урони вазочку.
— Я думаю, Доку можно без костюма?
— Вот увидишь, он придет в костюме. И в галстуке. На что хочешь спорим.
27. О СЛАВНОХЛОПОТНЫЙ ДЕНЕК!
[Выражение иэ знаменитого стихотворения Л. Кэрролла «Верлиока» (из книги «Алиса в Зазеркалье»).]
Стоит чему-нибудь в Консервном Ряду случиться, новость распространяется со скоростью света, словно по волшебству. В пятницу, в девять часов одиннадцать с половиной минут, Фауна с Маком приняли свое замечательное решение насчет маскарада; в девять часов двенадцать минут волшебная служба оповещения заработала, а к девяти часам тридцати минутам все жители Консервного Ряда, за исключением тех, кто спал, или был пьян, или в отъезде, уже знали новость. Нашлась одна женщина, которая сказала: «Подумаешь, радость — маскарад… Да некоторым мужикам вообще никакого маскарадного костюма не надо!» (это зловредное замечание, впрочем, объяснялось тем, что она уже давно позабыла, как мужик выглядит). Однако все другие, узнав о маскараде, обрадовались как дети. Подумайте, сколько интересного ожидало обладателей лотерейных билетов: вечеринка в Королевской ночлежке; лотерея с призом — и с каким; великолепная помолвка, которая войдет в анналы Консервного Ряда; и, наконец, сам маскарад! Любое из этих событий было само по себе прекрасно. Вместе же они обещали вылиться в праздник сродни стихийному бедствию.
Фауна тоже не могла нарадоваться — маскарад устранял главную трудность. Фауна хотела видеть Сюзи в определенном наряде, но боялась, что Сюзи заупрямится. Теперь, слава богу, это будет ее маскарадный костюм. Чем, собственно, наряд Белоснежки отличается от подвенечного?
Найдутся скептики, скажут, что Фауна слишком много брала на себя. Устраивать брак, не сговорившись ни с одной из сторон, не спросив даже, хотят ли они быть вместе! Скептики, конечно, правы. Однако у Фауны имелось твердое, выношенное убеждение, что люди, во-первых, сами не ведают, чего хотят, во-вторых, не знают, как добиться счастья, и, в-третьих, не видят, когда оно само плывет в руки. Кроме того, Фауна принадлежала к тому редкому типу людей, которые не просто обладают убеждениями, но и с полной ответственностью поступают согласно им. Она была уверена, что Док и Сюзи должны соединиться. И поскольку для осуществления счастья у них самих не хватало разумения и храбрости, Фауна готова была соединить их лично. А вдруг она ошибается, скажут критики; вдруг этот союз обречен на неудачу? Фауна ответила бы критикам так: «Можно подумать, Доку и Сюзи друг без друга живется счастливо. Так почему бы им не попробовать соединиться? Что они, в конце концов, от этого потеряют? Попытка не пытка. И потом, не зря же Док надел галстук!.. Если же я ошибаюсь, это моя вина, а не их. Ну, будут иногда поругиваться между собой. А скажите, в каких семьях не ругаются? Но ведь они зато кое-что и приобретут!»
Если бы Фауне сказали, что люди должны хорошенько подумать перед столь ответственным шагом, Фауна бы ответила: «А вот я за них и подумаю сама! Я человек посторонний, значит, могу судить объективно».
А если бы ее обвинили в том, что она сует нос не в свое дело, она бы с легким сердцем промолвила: «Каюсь! Мое любимое занятие!» С Фауной вообще было трудно спорить: она соглашалась с любой критикой, а потом все равно действовала по своей задумке. Астрологией она занялась оттого, что поняла: люди не станут следовать дельному совету мудрого друга, зато с готовностью послушаются далеких звезд, — даром что ученые утверждают, будто звездам нет до смертных никакого дела. Дока, правда, астрологией не проймешь, остается воздействовать силой. На благодарность Фауна не рассчитывала, разве дождешься в наши дни благодарности?.. Док не слышал тоскующего голоса, который пел в его глубинах.
Фауна же из всех его голосов слышала только этот — он звучал для нее как набат, — и понимала главное: беды Дока — от одиночества…
С утра в субботу Фауна приказала девушкам принести к ней в спальный кабинет все платья, какие только у них найдутся. На кровати выросла довольно внушительная гора нарядов (правда, некоторые из платьев были таковы, что стоит в них показаться на улице — тут же загребут за бродяжничество).
Среди прочих пришла к Фауне и Мейбл. Надо заметить, что Мейбл была просто создана для своей нынешней профессии. В любом обществе и во всякую эпоху она быстро бы сориентировалась и стала тем, чем была. Дело здесь не в непреложности Судьбы, а скорее в некоторых свойствах натуры Мейбл. Где бы ни была рождена Мейбл — в лачуге или в замке, — натура все равно взяла бы свое… Мейбл позвала Фауну к себе в комнату, затворила дверь.
— Моя бабка была родом из Англии… — начав так, Мейбл выдвинула нижний ящик стола и достала пакет в оберточной бумаге, сплошь оклеенный широкими полосами липкой ленты, чтобы не проходил воздух. — Бабка это за— вещала матери, а мать мне, — говорила Мейбл, разрывая бумагу. — Да никому из нас это не понадобилось. — Мейбл развернула пакет, сняла несколько слоев папиросной бумаги, — и наконец извлекла на свет платье. Подвенечное платье из кипенно-белого полотна, расшитое белыми же веточками и цветами. Шитье было такое тонкое и искусное, что цветы казались живыми. Лиф был облегающий, а юбка пышная-препышная. Мейбл открыла какую-то коробочку, вынула серебряный венец и положила на кровать рядом с платьем. — Я думаю, она их не испортит. Вот только платье не залила бы чем-нибудь. Венец я почищу — вон как потускнел — чистое серебро!
Фауна на мгновение потеряла дар речи. Пальцы ее гладили дивную легкую ткань. Чтоб Фауна растрогалась — такое бывало раз в сто лет! Но именно это случилось с ней при виде платья.
— Господи! — проговорила она, задыхаясь от волнения. — Вот уж будет Белоснежка так Белоснежка! Еще немного, и я сама поверю в свои предсказания… Мейбл, я дарю тебе мои серьги из черного янтаря!
— Не надо.
— А я говорю — надо!
— Ну ладно, — согласилась Мейбл.
А Фауна уже прикидывала:
— Платье, пожалуй, будет впору.
— Не впору, так подгоним.
— Слушай, а ты сама замуж не хочешь? Я могу потом и тебя выдать.
— Спасибо, мне и так хорошо… Тут, кстати, еще и фата есть!
— Фата — это замечательно, но согласится ли Сюзи ее надеть? Вдруг поймет, куда мы клоним?..
— Да ничего она не поймет. Она, небось, и не знает, что такое фата…
Если б только люди относились к международным делам, к внутренней политике, даже просто к своей работе с такой же истовой заботой и вниманием, как к маскараду — о, тогда наш мир был бы верхом совершенства!.. Наружность Консервного Ряда была самая спокойная, однако внутри все бурлило…
В одном из углов Королевской ночлежки Уайти II с великим тщанием обучал маленького Джонни Карриага искусству прятанья билета в руке. Джонни одолжили у отца, Альберта Карриага, вернее, взяли
