- Нет еще. Ждем.
Сидоров кашлянул.
- Ну ладно, я соединюсь с ним попозже. Это не срочно. - Он помолчал. - Волнуетесь?
Я прислушался к своим ощущениям.
- Н-не то что волнуемся… Странно как-то. Как во сне. Как в сказке.
Сидоров вздохнул.
- Не буду мешать, - сказал он. - Желаю удачи.
Я поблагодарил. Затем я оперся локтем на пульт, положил подбородок на ладонь и снова прислушался к своим ощущениям. Да, странно как-то. Человек - нечеловек. Наверное, на самом деле его нельзя называть человеком. Человеческий детеныш, воспитанный волками, вырастает волком. Медведями - медведем. А если бы человеческого детеныша взялся воспитывать спрут? Не съел бы, а стал воспитывать… Дело даже не в этом. И волк, и медведь, и спрут - все они лишены разума. Во всяком случае, того, что ксенологи называют разумом. А вот если нашего маугли воспитали существа разумные, но в то же время в некотором смысле спруты?… И даже еще более чужие, чем спруты… А ведь это они научили его выбрасывать защитные фантомы, научили мимикрии, - в человеческом организме нет ничего для таких штучек, значит, это искусственное приспособление… постой, а для чего ему мимикрия? От кого это он приучен защищаться? Планета-то ведь пуста! Значит, не пуста.
Я представил себе огромные пещеры, залитые призрачным лиловым светом, мрачные закоулки, в которых таится смертельная опасность, и маленького мальчика, который крадется вдоль липкой стены, готовый в любую секунду исчезнуть, раствориться в неверном сиянии, оставив врагу свою зыбкую, расплывающуюся тень. Бедный мальчуган. Его надо немедленно вывезти отсюда… Стоп-стоп-стоп! Это все чепуха. Это все не бывает. Не бывает так, чтобы существовала сложная, мудрая, многоопытная жизнь и не кишела бы вокруг нее жизнь попроще, поглупее. Сколько здесь обнаружили видов живых существ? Не то одиннадцать, не то двенадцать - и это во всем диапазоне от вируса до человеческого детеныша. Нет, так не бывает. Тут что-то не то. Ладно, скоро узнаем. Мальчуган нам все расскажет. А если не расскажет? Много ли человеческие волчата рассказали людям о волках? На что же рассчитывает Комов? Мне захотелось сейчас же, немедленно спросить у Комова, на что он рассчитывает.
Вандерхузе дочитал последнюю радиограмму, вытянулся в кресле, заложил руки за голову и произнес задумчиво:
- А ведь я знавал Семеновых. Должен вам сказать, очень были славные и в то же время очень странные люди. Романтики старины. Конечно, Шура знал все старинные законы, он их вечно цитировал. Нам они казались смешными и нелепыми, а он находил в них какую-то прелесть… Катастрофа, агония, страшные чудовища лезут в корабль… Уничтожить бортжурнал, стереть свой след в пространстве - ведь на том конце следа Земля! Да, это очень на него похоже. - Вандерхузе помолчал. - Между прочим, таких, кто ищет уединения, гораздо больше, чем мы с вами думаем. Ведь уединение - не такая уж плохая вещь, как вы полагаете?
- Не для меня, - коротко сказала Майка, не отрываясь от экрана.
- Это потому, что ты молода, - возразил Вандерхузе. - В твоем возрасте Шура Семенов тоже любил дружить со многими и чтобы многие дружили с ним. И чтобы работать вместе - большой шумной компанией. И чтобы устраивать мозговые атаки, и все время быть в веселом напряжении, и чтобы все время соревноваться, все равно в чем - в прыжках ли с крыльями, в количестве острот на единицу времени, в знании наизусть каких-нибудь таблиц… Во всем. А в промежутках во все горло распевать под нэкофон куплеты собственного сочинения… - Вандерхузе вздохнул. - Обычно это проходит с началом настоящей любви… Впрочем, об этом я ничего не знаю. Я знаю только, что с двадцатого года Шурик и Мари ушли в группу свободного поиска. С тех пор я их, собственно, ни разу не видел. Один раз говорил по видео… я был тогда диспетчером, и Шура запрашивал у меня разрешение на выход с Пандоры. - Вандерхузе снова вздохнул. - Между прочим, у Шуры отец жив и сегодня, Павел Александрович. Надо будет обязательно к нему зайти, когда вернемся… - он помолчал. - Если хотите знать, - объявил он, - я всегда был против свободного поиска. Архаизм. Бродят по космосу в одиночку, опасно, научный выход ничтожный, а иногда мешают… Помните историю с Каммерером? Они все притворяются, будто мы уже овладели космосом, будто мы в космосе как дома. Неверно это. И никогда это не будет верно. Космос всегда будет космосом, а человек всегда остается всего лишь человеком. Он будет только становиться все более и более опытным, но никакого опыта не хватит, чтобы чувствовать себя в космосе как дома… По-моему, Шурик и Мари так ничего и не нашли в космосе, во всяком случае, ничего такого, о чем стоило бы рассказать хотя бы за столом в кают-компании.
- Но зато они были счастливы, - сказала Майка, не оборачиваясь.
- Почему ты так думаешь?
- Иначе бы они вернулись! Зачем им было что-то искать, если они и без того были счастливы? - Майка сердито посмотрела на Вандерхузе. - Что вообще стоит искать, кроме счастья?
- Я мог бы тебе ответить, что тот, кто счастлив, ничего и не ищет, - сказал Вандерхузе, - но я не подготовлен к такому глубокому спору, да и ты тоже, как ты полагаешь? Рано или поздно мы начнем обобщать понятие счастья на негуманоидов…
- На борту! - раздался голос Комова. - Смотреть внимательно!
- Именно это я и хотел сказать, - проговорил Вандерхузе, и Майка снова отвернулась к экрану.
Теперь мы смотрели на экран все втроем. Солнце было совсем низко, оно висело над самыми вершинами, и на сопках уже лежали тени. Ярко отсвечивала посадочная полоса, шапка пара над болотом казалась теперь тяжелой и неподвижной, а верхушка ее, через которую пробивался солнечный свет, сделалась пронзительно-фиолетовой. Все вокруг было очень неподвижно, даже Комов.
- Пять часов, - негромко сказал Вандерхузе. - Не пора ли нам обедать? Геннадий, как вы будете есть?
- Мне ничего не надо, - сказал Комов. - Я захватил с собой. А вы поешьте, потом может стать не до того.
Я поднялся.
- Пойду готовить. Какие заказы?
И тут Вандерхузе сказал:
- Вижу!
- Где? - сейчас же спросил Комов.
- Идет к нам по берегу, со стороны айсберга. Градусах в шестидесяти влево от вашего направления на корабль.
- Ага, - сказала Майка. - Я тоже вижу! Действительно, идет.
- Не вижу! - нетерпеливо сказал Комов. - Дайте координаты по дальномеру.
Вандерхузе сунул лицо в нарамник дальномера и продиктовал координаты. Теперь и я увидел: вдоль самой кромки черной воды, не спеша, словно бы нехотя, брела к кораблю зеленоватая, скособоченная фигурка.
- Нет, не вижу, - сказал Комов с досадой. - Рассказывайте мне.
- Н-ну, значит, так… - начал Вандерхузе и откашлялся. - Идет медленно, смотрит на нас… В руках охапка каких-то прутьев… Остановился, поковырял ногой в песке… Бр-р-р, по такой холодине - нагишом… Пошел дальше… Смотрит в вашу сторону, Геннадий… Любопытно, анатомия у него не человеческая, точнее, не совсем человеческая… Вот опять остановился и все время смотрит в вашу сторону. Неужели вы его не видите, Геннадий? Он же прямо у вас на траверзе, к вам он сейчас ближе, чем к нам…
Пьер Александрович Семенов, космический маугли, приближался. Сейчас до него было метров двести, и когда Майка давала на мониторе увеличенное изображение, можно было рассмотреть даже его ресницы. Заходящее солнце как раз проглянуло в промежуток между двумя горными пиками, снова стало совсем светло, длинные тени протянулись вдоль пляжа.
Это был ребенок, мальчишка лет двенадцати, угловатый подросток, костлявый, длинноногий, с острыми плечами и локтями, но этим сходство с обычным мальчиком и ограничивалось. Уже лицо у него не было мальчишеское - с человеческими чертами, но совершенно неподвижное, окаменевшее, застывшее, как маска. Только глаза у него были живые, большие, темные, и он стрелял ими налево и направо, словно сквозь прорези в маске. Уши у него были большие, оттопыренные, правое заметно больше левого, а из-под
