- Я оператор Михайлов, - сказал человек с факелом. - Меня послали встретить вас и передать, что к академику Окада нельзя.
- Об этом я буду говорить с профессором Каспаро, - сказал Званцев. - Проведите меня к нему.
- Профессор Каспаро очень занят. Мы бы не хотели, чтобы его тревожили.
«Кто это - мы?» - хотел спросить Званцев, но сдержался, потому что у Михайлова был невнятный монотонный голос смертельно уставшего человека.
- Я должен передать академику сообщение чрезвычайной важности, - сказал Званцев. - Проведите меня к Каспаро.
Трое молчали, и красный неровный свет пробегал по их лицам. Лица были мокрые, осунувшиеся.
- Ну? - сказал Званцев нетерпеливо.
Вдруг он заметил, что Михайлов спит. Рука с факелом дрожала и опускалась все ниже. Глаза Михайлова были закрыты.
- Толя, - тихо сказал один из его товарищей и толкнул его в плечо.
Михайлов очнулся, мотнул факелом и уставился на Званцева припухшими глазами.
- Что? - сказал он хрипло. - А, вы к академику… К академику Окада нельзя. На территорию института вообще нельзя. Уезжайте, пожалуйста.
- Я должен передать академику Окада сообщение чрезвычайной важности, - терпеливо повторил Званцев. - Я океанолог Званцев, а в машине океанолог Кондратьева. Мы везем важное сообщение.
- Я оператор Михайлов, - сказал человек с факелом. - К Окада сейчас нельзя. Он умрет в ближайшие четверть суток, и мы можем не успеть. - Он едва шевелил губами. - Профессор Каспаро очень занят и просил не беспокоить. Пожалуйста, уезжайте…
Он вдруг повернулся к своим товарищам.
- Ребята, - сказал он с отчаянием. - Дайте еще две таблетки.
Званцев стоял под дождем и думал, что еще можно сказать этому человеку, засыпающему на ходу. Михайлов стоял боком к нему и, запрокинув голову, что-то глотал. Потом Михайлов сказал:
- Спасибо, ребята, я совсем падаю. У вас здесь все-таки дождь, прохладно, а у нас все просто валятся с ног, один за другим, поднимаются и опять валятся… Тогда уносим… - Он все еще говорил невнятно.
- Ничего, последняя ночь…
- Девятая, - сказал Михайлов.
- Десятая.
- Неужели десятая? У меня голова как чугун. - Михайлов повернулся к Званцеву. - Извините меня, товарищ…
- Океанолог Званцев, - сказал Званцев в третий раз. - Товарищ Михайлов, вы должны нас пропустить. Мы только что прилетели с Филиппин. Мы везем академику информацию, очень важную информацию. Он ждал ее всю жизнь. Поймите, я знаю его тридцать лет. Мне виднее, может он без этого умереть или нет. Это чрезвычайно важная информация.
Акико вылезла из машины и встала рядом с ним. Оператор молчал, зябко ежась под плащом.
- Ну хорошо, - сказал он наконец. - Только вас слишком много. - Он так и сказал: «Слишком много». - Пусть идет один.
- Ладно, - сказал Званцев.
- Только, по-моему, это бесполезно, - сказал Михайлов. - Каспаро не пустит вас к академику. Академик изолирован. Вы можете испортить весь опыт, если нарушите изоляцию, и потом…
- Я буду говорить с Каспаро сам, - перебил Званцев. - Проводите меня.
- Хорошо, - сказал оператор. - Пошли.
Званцев оглянулся на Акико. На лице Акико было много больших и маленьких капель. Она сказала:
- Идите, Николай Евгеньевич.
Потом она повернулась к людям в плащах:
- Дайте ему плащ кто-нибудь, а сами полезайте в машину. Можно поставить машину поперек шоссе.
Званцеву дали плащ. Акико хотела вернуться в машину и развернуть ее, но Михайлов сказал, что двигатель включать нельзя. Он стоял и светил своим неуклюжим коптящим факелом, пока машину вручную разворачивали и ставили поперек дороги. Затем застава в полном составе забралась в кабину. Званцев заглянул внутрь. Акико снова сидела, свернувшись, на переднем сиденье. Товарищи Михайлова уже спали, уткнувшись головами друг в друга.
- Передайте ему… - сказала Акико.
- Да, обязательно.
- Скажите, что мы будем ждать.
- Да, - сказал Званцев. - Скажу.
- Ну, идите.
- Саснара, Аки-тян.
- Идите…
Званцев осторожно прихлопнул дверцу и подошел к оператору:
- Пойдемте.
- Пойдемте, - откликнулся оператор совсем новым, очень бодрым голосом. - Пойдемте быстро, нужно пройти семь километров.
Они пошли, широко шагая, по мокрому шершавому бетону.
- Что у вас там делается? - спросил оператор.
- Где - у нас?
- Ну, у вас… В большом мире. Мы уже полмесяца ничего не знаем. Что в Совете? Как с проектом Большой Шахты?
- Очень много добровольцев, - сказал Званцев. - Не хватает аннигиляторов. Не хватает охладителей. Совет намерен перевести на проект тридцать процентов энергии. С Венеры отозваны почти все специалисты по глубокой проходке.
- Правильно, - сказал оператор. - На Венере им теперь нечего делать. А кого выбрали начальником проекта?
- Понятия не имею, - сердито сказал Званцев.
- Не Штирнера?
- Не знаю.
Они помолчали.
- Мерзость, верно? - сказал оператор.
- Что?
- Факелы - мерзость, правда? Такая дрянь! Чувствуете, как он воняет?
Званцев принюхался и отошел на два шага в сторону.
- Да, - сказал он. От факела воняло нефтью. - А зачем это? - спросил он.
- Так приказал Каспаро. Никаких электроприборов, никаких ламп. Мы стараемся свести все неконтролируемые помехи к минимуму… Кстати, вы курите?
- Курю.
Оператор остановился.
- Дайте зажигалку, - сказал он. - И ваш радиотелефон. Есть у вас радиотелефон?
- Есть.
- Дайте все мне. - Михайлов забрал зажигалку и радиотелефон, разрядил их и выбросил аккумуляторы в кювет. - Извините, но так надо. Здесь на двадцать километров в округе не работает ни один электроприбор.
- Вот в чем дело, - сказал Званцев.
- Да-да. Мы разграбили все пасеки вокруг Новосибирска и делаем восковые свечи. Вы слыхали об
