свечу перед собой. Свеча медленно оплывала.
- Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто восемь… Семьсот девяносто девять… Восемьсот… Заполнен… Заполнен…
- А-а-а-а!
Кто-то закричал протяжно и страшно. Званцев подскочил. Он увидел, что никто не обернулся, но все как-то разом застыли, напрягли спины. Шагах в двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал, схватившись за голову:
- Назад! Назад! А-а-а!
Откуда-то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В зале стало тихо, только шипел воск.
- Простите! - сказал высокий человек. - Простите… Простите… - повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
- Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть, семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто девять, восемьсот - переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые руки и что-то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
- Простите, простите! - повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
- Спать, Генри, - сказал он. - Спать, быстро. Успокойтесь, ничего страшного…
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: «Простите, простите…» Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
- Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен, - сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в большой нарамник перископа, уходящего в пол.
Званцев стоял неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять-семь лет моложе Окада. Он подумал: «Сколько лет унесли эти десять суток! Все это скажется, и очень скоро».
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло поблескивал круглый прозрачный шлем.
- Не успеем, - тихо сказал человек в шлеме.
Он говорил в спину Каспаро.
- Сколько? - спросил Каспаро, не оборачиваясь.
- Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
- Но он хорошо выглядит… Посмотрите. - Он ткнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
- Нервный паралич, - сказал второй очень тихо. Он оглянулся, скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что-то сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
- Хорошо, - сказал Каспаро. - Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту.
Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. «Конец, - подумал он. - Не успеют. Он умрет совсем».
- Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль два заполнен, - повторял голос. - Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль три заполнен… Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль четыре…
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему представлялось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записываются память, привычки, ассоциации, опыт… А откуда-то наползает смерть, разрушая клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающие отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся дороги… Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование - это дорога к бессмертию человеческого «я», потому что человек - это не руки и ноги. Человек - это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.
- Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен…
Званцев открыл глаза, поднялся и пошел к Каспаро. Каспаро сидел, глядя перед собой.
- Профессор Каспаро, - сказал Званцев, - я океанолог Званцев. Я должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у него были мутные, полузакрытые.
- Это невозможно, - сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
- Академик Окада ждал этой информации всю жизнь, - тихо сказал Званцев.
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с капюшонами.
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен, - сказал голос.
Каспаро поднялся и сказал:
- Всё. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с окулярами перископа. «Лампочка, - подумал он. - Значит, всё».
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен…
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
- Валерий Константинович, - сказала она отчаянно, - остался только один свободный сектор…
- Больше не нужно, - сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на Званцева. - Кто вы? - спросил он устало.
- Я Званцев, океанолог, - сказал Званцев тихо. - Я хотел поговорить с академиком Окада.
- Это невозможно, - произнес Каспаро. - Академик Окада умер.
Он перегнулся через пульт и один за другим повернул четыре рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось, что вот-вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали на столе между банками и блюдами с едой. Званцев оглянулся на лестницу. Наверху шумели голоса. Где-то там был Михайлов, который обещал проводить Званцева.
Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спустились трое молодых людей. Один подошел к столу и принялся жадно есть прямо руками. Он двигал тарелки, уронил бутылку с лимонадом, подхватил ее
