способность быстро перескакивать в состояние «маринада» меня радует. — включился широкоплечий.- Хотя, в общем-то мне плевать, живой ты или дохлый. Гораздо важнее то, что ты продал Зонненфельду, и что собираешься всучить нам.
— Ну, если ты так торопишься.
Без паузы маленький Анпилин засунул длинный узкий палец под верхнее веко и отжал глазное яблоко книзу, оголив ямку малоприятного цвета. Затем коротышка мысленно подозвал к себе стакан и, наклонившись, направил в него из глазной впадины струйку молочного цвета.
— У тебя в башке, кроме этого коктейля, что-нибудь еще есть?-справился человек-леденец. Впрочем, вопрос не требовал ответа.
Стакан наполнился едва ли на четверть, а потом заскользил к центру стола. Глаза всех трех собеседников впились в содержимое стакана. А там мощная пленка поверхностного натяжения быстро сжала жидкость в пузырь. Пузырь стал плавно вылетать из стакана, поплевая по дороге крохотными струйками.
— Ну и как это называется? — несколько недоумевая спросил широкоплечий.
— Карл, дорогой, это назы…, — начал «малыш».
— Стоп! Заткнись, блин! — заорал человек-леденец. Из рукава его комбеза влетело в руку нечто напоминающее солонку; из нее выпорхнули искорки, мгновение спустя превратившиеся в лезвие из зеленоватого огня.
Однако для маленького человечка по имени Анпилин мгновение не было таким скоротечным. Мыслеусилием он вытолкнул в синаптические щели нейроакселераторы. Его челюсти, губы, голосовые связки стали двигаться быстрее, но зеленое лезвие осталось более стремительным. -… вается белая…
Лезвие превращается в зеленый веер, которая входит в тощую шею Анпилина, как в масло. -… улыбка…кхх…
Лезвие-веер перерезает голосовые связки Анпилина и разделяет напополам его трахею. Это было больно, хотя боль за счет массированного выброса экстраморфина оказалось словно бы связаной.
Голова Анпилина соскальзывает с шеи. Правый его глаз будет еще видеть шестьдесят секунд, но задние доли мозга, получающие зрительную информацию, проработают едва ли тридцать секунд.
Глаз видит, как из превратившейся в пенек шеи прорастает алый куст. Собственно кустик — это хлестнувшая из сосудов кровь.
Видит глаз и то, как зеленый резкий веер входит в покинутое головой тщедушное тело, разрезая его наискось от плеча. А еще умирающий взгляд замечает и то, как молочный пузырь выбрасывает струйку к глазу Карла фон Талера, который не успевает заслониться ладонью, хотя очень старается.
Струйка втекает могучему Карлу фон Талеру в глаз, отчего тот сразу разбухает под аккомпанемент широкополосного рева, вылетающего из раззявленной глотки здоровяка.
Но задыхающийся мозг Анпилина не дает ему дальше любоваться столь приятной картинкой. Он видит мрачные тиски, которые сходятся, сдавливая свет и заслоняя мир. Стиснутый свет напоследок ярчает и тут же, окончательно истощившись, проваливается в точку и исчезает.
Человека по имени Анпилин больше нет. Ширококостный Карл фон Талер с мгновенно взбухшим глазом валится на пол и несколько раз подпрыгивает на нем как мячик. Ведь сила тяжести такая, какая и должна быть на Гаспре.
Человек, длинный и скользкий как леденец, увиливает от другой струйки, выпущенной пузырем и пытается юркнуть в люк, несколько напоминающий рот таракана. Далеко не убежишь, любезный. Другая струйка, отразившись от стены, ударяет его в глаз, который сразу взрывается. Додо-Дубль скользит на животе по полу, врезается головой в стенку и, трепыхнувшись пару раз, застывает.
Куски коротышки Анпилина мокнут в луже крови на полу.
Впрочем, кровь не растекается привольно по полу, наоборот она входит обратно в расчлененное тело, словно кто-то подгоняет ее метелкой. Голова движется по направлению к шее, которая уже покрылась протеиновой пенкой. Голова движется за счет гримас, если вернее сокращений мимических мышц лица.
От шеи Анпилина к Талеру и Додо-Дублю протягиваются с десяток тонких вибрирующих трубочек. Несколько раз ужалив дородного Карла, они полностью переключаются на Додо, который безропотно жертвует свою кровь коротышке.
Вскоре куски маленького человека образуют единую вполне сросшуюся композицию. «Стыки» прикрыты голубоватыми мерцающими наростами, похожими на медуз.
Через минуту Анпилин открывает глаза и в них проникает свет.
Еще через тридцать секунд полисахаридный чип заканчивает регенерацию нейронов и нервные импульсы входят в заработавшие задние доли мозги.
Изображение фокусируется и воскресший коротышка видит люк типа «тараканий рот». Тот самый, через который пытался ускользнуть Додо-Дубль. Анпилин, роняя слюну — рефлексы еще не совсем отрегулированы — ползет, потом идет на четвереньках, наконец поднимается и приваливается к люку.
Люк сканирует коротышку гибкими щупиками и, использовав полностью положенные пять проверочных секунд, сообщает несколько недовольно:
— Количество расхождений не превышает допустимого значения, так что я не могу не пропустить вас, Додо.
— Ну и не вякай тут, чтоб тебя мастер разобрал. — откликается коротышка, пробуя голосовые связки и не удивляясь тому, что люк спутал его с безвременно почившим Додо-Дублем.
Анпилин проходит по длинному коридору рядом со сломанным транспортером, смахивающим на разлившуюся ртуть. В конце коридора его встречает охранник, чье лицо закрыто полупрозрачным металлорганическим забралом вполне естественного происхождения — нарост идет от надбровных дуг. Под кожей его предплечий ходят жилы, напоминающие провода. Ладони-грабли сжимают плазмобой двадцатого калибра.
Но рослый охранник не сочится спокойной уверенностью как обычно, он слегка растерян, даже постукивает пальцем по забралу, словно недоволен изображением. Затем говорит неожиданно высоким голосом, более подходящим для девушки.
— Черт, в глазах муть какая-то. Додо, это ж ты; неужели ты усвистываешь от нас, не дождавшись барыгу Анпилина? Чего, не понравилось?
— Там хорошо, где нас как будто нет, Мэри Джон, — отзывается «малыш» Анпилин.
— Ты всегда так говоришь, Додо, а потом вещи пропадают.
— Да мне на Землю надо, в Афины, слыхал про такой городишко?
Тороплюсь, потому что командировочное удостоверение истекает; как ты, надеюсь, понимаешь, оно тоже ворованное.
2. «НЕЗНАЙКИ В СОЛНЕЧНОМ ГОРОДЕ»
Марс, солнечный город Свободобратск, апрель 2053 г.
Эта игра называлась «мяч» — просто и со вкусом, так сказать, в древнегреческом стиле. Одежды игроков, само собой, именовались «туники», а игровой зал, на тот же древнегреческий манер -'гимназией'.
Одной стороной он был открыт к городу — его мраморным портикам, агорам, мусейонам, проскенионам, ипподромам и прочим парфенонам, упорядоченным так, что и Ветрувий «$F древнеримский разработчик канонов классицизма-монументализма» пИсал бы от восторга.
С другой открывался прекрасный вид на величественную гору Олимп, густо заросшую вечнозелеными кипарисовыми рощами, там и сям прикрытую вуалью облаков и голубоватой патиной
