из узелка Хьюита — свеча еще горела, и он поджег запалы. Первый запал затрещал, потом фальшфейер рассыпался снопом искр. Сера, селитра и немного пороха — то, что надо. Хорнблауэр сунул горящую гильзу в промасленное тряпье, зажег другую и бросил, зажег еще одну.
Сцена была адская. Странный голубой свет озарил комнату, потом все окутал дым, в ноздри ударил запах горящей серы. Фейерверк трещал, шипел и грохотал. Хорнблауэр все поджигал запалы и разбрасывал гильзы в комнате и в спальне. Хьюит в порыве вдохновения схватил с полу коврик и бросил на горящее промасленное тряпье. Тростник сразу затрещал, рассыпался желтыми искрами.
— Хорошо горит! — сказал Котар.
Языки пламени с горящей циновки лизали деревянные подпорки. На грубой деревянной поверхности тоже заплясали огоньки. Хорнблауэр, Котар и Хьюит смотрели зачарованно. Здесь, на каменистом водразделе, не может быть ни колодца, ни ручья, так что если огонь как следует разгорится, его уже не потушишь. Стена, разделявшая комнату и спальню, уже пылала в двух местах, где Хорнблауэр сунул в щели фальш-фейеры. Вдруг в одном из них огонь полыхнул на два фута вверх, послышался громкий треск, ливнем посыпались искры.
— Идем! — сказал Хорнблауэр.
На улице воздух был чист и свеж. Они моргали ослепшими от пламени глазами и спотыкались о кочки. Воздух пронизывал слабый свет, первые проблески наступающего дня. Хорнблауэр увидел массивную фигуру толстухи, завернутой в одеяло — она как-то странно рыдала, с промежутками в одну-две секунды издавая гортанный звук, как при глотании. Кто-то опрокинул курятник, и весь двор, казалось, был заполнен квохчущими курами. Дом пылал изнутри. Было уже достаточно светло, и Хорнблауэр отчетливо видел на фоне неба громаду семафора с неестественно повисшими крыльями. От нее отходили восемь толстых канатов, привязанных к забитым в скалу стойкам. Эти канаты удерживали мачту под напором штормовых атлантических ветров, а стойки заодно служили подпоркой покосившемуся частоколу. Возле дома было трогательное подобие садика: небольшие клумбочки, землю для которых, вероятно, принесли на себе из долины, несколько анютиных глазок, несколько кустиков лаванды, две чахлые герани, на одну из которых кто-то уже нечаянно наступил башмаком.
И все-таки свет был еще совсем слабый — пламя, охватившее домик, было куда ярче. Хорнблауэр увидел, как подсвеченный пламенем дым повалил из стены второго этажа, и в тот же миг меж разошедшихся досок полыхнуло пламя.
— Там наверху было дьявольское хитросплетение веревок, блоков и рычагов, — сказал Котар. — Сейчас от него мало что осталось.
— Никто этого уже не починит. А от морских пехотинцев пока нет вестей. Пошли, ребята.
Хорнблауэр готов был сразиться с неприятелем, если тот появится раньше, чем семафор как следует разгорится. Это не понадобилось, так хорошо повернулось дело. Даже слишком хорошо — все расслабились, и понадобилось несколько минут, чтоб собрать матросов. После этих минут безделья казалось, что торопиться некуда и незачем. Они вышли в ворота. Над морем лежала легкая дымка. Марсели «Отчаянного» — грот-марсель обстенен — видны были куда лучше его корпуса, серой жемчужины в жемчужном тумане. Толстая женщина стояла в воротах. Одеяло свалилось с ее плеч, она без всякого стыда размахивала руками и выкрикивала ругательства.
Справа, из мглистой долины, в которую они собирались спускаться, послышались звуки какого-то музыкального инструмента, трубы или горна.
— Это их побудка, — заметил Котар, следовавший за Хорнблауэром по пятам.
Не успел он это сказать, как зазвучали другие горны. Секунды две спустя прогремел ружейный выстрел, потом прокатилась барабанная дробь, потом еще барабаны забили тревогу.
— Это наши пехотинцы, — сказал Котар.
— Да, — коротко ответил Хорнблауэр. — Идемте. Ружейные выстрелы означали, что дела у отряда, двинувшегося на штурм батареи, пошли не так гладко. Часового на батарее надо было убрать тихо. Теперь поднялась тревога. Проснулся караул — человек двадцать вооруженных людей — а следом поднимается и основной отряд. В деревне расположился на постой артиллерийский взвод. Хотя артиллеристы, вероятно, не очень хорошо управляются с ружьями и штыками, но в это же время пробуждается ото сна пехотный батальон. Еще не успев все это так четко продумать, Хорнблауэр приказал матросам бежать и сам побежал по отходившей вправо к батарее дороге. Раньше, чем они взбежали на водораздел, у него был готов новый план.
— Стой!
Котар и матросы остановились.
— Заряжай!
Они скусили патроны, насыпали порох на полку и в дула пистолетов и ружей, засунули туда же смятую бумагу от патрона, сверху выплюнули пули, дослали все шомполами.
— Котар, берите тех, кто с ружьями, и заходите с фланга. Остальные за мной.
Вот и большая батарея. Четыре тридцатидвухфунтовые пушки выглядывают из амбразур в изогнутом парапете. За ними строй морских пехотинцев, их красные мундиры отчетливо видны в свете наступающего дня. Отстреливающийся от них французский отряд виден только по ружейным вспышкам и облачкам дыма. Неожиданное появление Котара заставило французов немедленно отступить.
С внутренней стороны парапета капитан Джонс в красном мундире и еще четыре пехотинца пытались взломать дверь; рядом с ними валялся узелок, такой же, как у Хьюита. Позади них лежали двое мертвых морских пехотинцев — один из них был убит выстрелом в лицо. Джонс взглянул на Хорнблауэра, но тот не стал тратить времени на разговоры.
— Отойдите. Топоры!
Дверь была сделана из прочного дерева и окована железом, но защищать она должна была только от воров, и подразумевалось, что ее будет охранять часовой. Под ударами топоров она быстро поддалась.
— Все запальные отверстия забиты, — сказал Джонс. Это только малая часть дела. Железный прут, забитый в запальное отверстие пушки, выведет ее на время из строя, но оружейник, работая сверлом, за час приведет ее в порядок. Хорнблауэр поднялся на ступеньку и глянул через парапет — французы готовились к новой атаке. Матросы тем временем просунули в образовавшуюся дыру ручку топора и орудовали ей как рычагом. Блэк ухватился за край доски и рванул ее на себя. Еще несколько ударов, и в двери образовалась дыра, в которую можно было пролезть.
— Пойду я, — сказал Хорнблауэр. Он не может доверить это Джонсу. Он не может доверить это никому, он должен идти сам. Он схватил моток быстрогорящего огнепроводного шнура и протиснулся в дыру. Сразу за дверью начинались деревянные ступени, но этого он ждал и вниз не полетел. Согнувшись под низким потолком, он стал наощупь искать дорогу. Площадка, поворот, еще ступеньки — гораздо темнее — и наконец его вытянутая рука коснулась саржевой занавески. Он откинул ее и осторожно шагнул вперед. Темнота была непроглядная. Он в пороховом погребе. Здесь артиллеристы ходят в матерчатых тапочках, потому что подбитые гвоздями башмаки могут высечь искру и поджечь порох. Он осторожно ощупал руками вокруг себя. Одна рука коснулась целой стены картузов, саржевых мешочков, наполненных порохом, другая нащупала бочку. Это пороховая бочка — рука его резко отдернулась, словно коснувшись змеи. Сейчас не время для подобных глупостей — кругом смерть.
Хорнблауэр вытащил саблю. Скалясь в темноте от обуревавших его чувств, он дважды вонзил клинок в стену картузов. Наградой ему было шуршание хлынувшего водопадом пороха. Он хотел подготовить надежное пристанище для запала. Шагнув в сторону, он проткнул саблей другой картуз. Отмотав огнепроводного шнура, он крепко привязал конец к рукояти сабли, а потом погрузил ее в кучу пороха на полу. Может быть, вся эта тщательность и ни к чему, ведь малейшей искры достаточно, чтоб взорвался порох. Осторожно, очень осторожно, чтоб не сдвинуть рукоятку, он принялся разматывать шнур, отступая назад, прошел за занавеску, по ступенькам, за угол. Свет, проникавший в дыру, ослепил его, он заморгал, протискиваясь наружу и продолжая разматывать шнур.
— Отрежь! — коротко приказал он.
Блэк выхватил нож и разрезал шнур там, где Хорнблауэр ему показал.
Быстрый огнепроводный шнур горит скорее, чем может уследить глаз — весь он, до самого порохового погреба, сгорит меньше чем за секунду.
