Сперва надо четыре штуки съесть. Через три часа еще две, для закрепления эффекта. И наутро — еще две для профилактики. Ценная вещь. Штатовский НЗ. В порту купил…
Сигизмунд задержал в руке последнее из доверенных ему федоровских сокровищ
— маскировочный карандаш.
— Слушай, Федор, продай.
— Нет, Сигизмунд Борисович, не могу. — Федор решительно отобрал карандаш, сунул в карман, а карман застегнул. — Паренек на той неделе поедет в Голландию, можно заказать… Насчет таблеток не сомневайтесь. Убойная штука. Хоть из Амазонки лакай, хоть из Нила. Вон у меня шурин летом траванулся — думали, помрет. Поехали мы с ним в Ботово на неделю, это летом еще было. У шурина там дружок, еще с армии. Ну, крутой такой, с загранпаспортом, при всех делах. В Черепке живет. А в Ботове, это под Черепком, у него дача. Под Ботовым свиноферма есть. Совхоз «Политотделец» раньше называлась… Да что вы все смеетесь, я не шучу.
Федор решил было обидеться, но в последний миг передумал. Продолжил повесть о шурине.
— Там, Сигизмунд Борисович, под Ботовым свиного говна видимо-невидимо. А мы не знали, воды там попили… Ну, я ничего, я крепкий. У меня закалка. — Федор гулко постучал себя в грудь. — А шурин — думали, умрет. «Скорая» лечить отказывалась. Приехал пьяный коновал, как узнал, откуда мы воду брали — все, говорит, готовьте гроб. К утру, мол, кончится. Это он про шурина. Теща дружкова в слезы, тесть в амбиции. А коновал ни в какую. Нет, говорит, от свиного говна политотдельского, говорит, лекарства нет. Во всем Черепке не сыщется такого средства, чтоб шурина вашего, значит, спасти. Отказался, падла. И помер бы шурин, если б таблеток у меня при себе не было. Отпоили. По четыре штуки разом скармливали, каждые полчаса… Ну, наутро я у пивного ларя стою, отдыхаю. Глядь — коновал. Тоже к ларю мостится. Завидел меня, закивал, замахал, как знакомому. С пивом ко мне подходит. «Ну как, спрашивает, помер шурин-то твой?» Я говорю: «Какое помер, живехонек! Во!» И таблетки ему показал. Упаковку. Коновал повертел в пальцах, буковки поразбирал, какие знакомые. «Да, говорит, Америка-Европа, нам до них еще сто лет расти — не дотянуться…» И то правда. Мы с шурином раз на шоссейку вышли, а там указатель: «Вологда 600 км, Архангельск 700»… Россия…
И, сам себя огорчивший, ушел.
Сигизмунду резко стало легче. Федор парень хороший, отзывчивый, исполнительный. Западла пока что не делал. И еще не в скором времени сделает. Но сегодня совершенно задавил его Федор своей неукротимой витальностью. Перебор налицо.
Сигизмунд выковырял из герметичной упаковки четыре чудо-таблетки. Налил в стакан воды. Пошел девку целить. Если шурина безмозглого спасло, глядишь — и юродивой поможет.
Девка крючилась на тахте. Рожа серая. Худо девке было.
Кобель интересовался. То лицо ей понюхает, то ноги. Девка относилась к кобелю безучастно. А пса это тревожило. Не одобряет пес такого беспорядка, чтобы люди болели. Временами пес напоминал Сигизмунду Федора. Оба любили, чтоб все было пучочком. Сами были бодры и от окружающих требовали того же.
Сигизмунд присел на край тахты. Прижал горсть с таблетками прямо к девкиным губам. И стакан наготове держал.
Девка полежала неподвижно. Глазом на него покосила. Сигизмунд кивнул: дескать, надо, девка, ничего не поделаешь. Штатовские морпехи едят, и тебе сглотнуть не зазорно.
Девка глаз отвела и стала таблетки с ладони губами по одной выбирать. Ровно лошадка. Или дитђ, когда ягодку ему найдешь. Вот так и яду ей можно дать, а после золотишком завладеть. Очень даже запросто. Она и не спросит, чем он там ее пичкает.
— Запей, — сказал Сигизмунд грубее, чем хотел. И стакан к ней подвинул.
Она послушно выпила.
— Вот так-то лучше, — сказал Сигизмунд. Встал и кликнул пса. Пора выводить скотину.
Хорошо хоть коровы не держит. В пять утра вставать не надо, доить не требуется. Опять же, сенокосная страда минует. Господи, что за мысли в голову лезут!
И пошли кобель с Сигизмундом пиво пить.
Пиво кобель любил. Дрожжей ему не хватало, скоту бессловесному, что ли?
Место вокруг ларька, меблированное сломанной лавкой и тремя ящиками, обсиженное спившимся и полуспившимся людом, именовалось у Сигизмунда «Культурным Центром». «Культурный Центр» был готов к услугам отдыхающих граждан круглосуточно. Иные там и отходили. Сигизмунд сам вызывал как-то раз «Скорую» к дедушке, безучастно созерцавшему низкие городские небеса, полонящиеся смогом. «Скорая» к дедушке не торопилась. Да и дедушка больше уже никуда не торопился… Вокруг продолжали культурно отдыхать. Пили пиво. Все там будем, да…
Взяв «Разина», Сигизмунд снял пробку о прилавок ларька, по старинке.
— Ты че, блин, мужик?! — заорал продавец, высовываясь из ларька чуть не по пояс. — Вон, открывашка есть…
Совсем одичал с этой юродивой. Забыл, в каком веке живу. Ведь правда теперь везде открывашки. Это раньше никаких открывашек не было. О водосточные трубы пробку сковыривали. Кто покруче — зубом снимали, кто поинтеллигентнее
— ключом…
Сел на корточки, налил пива на ладонь. Пес тут же сунулся пастью и неопрятно зачавкал.
И тут из засады, доселе незаметный, бесшумно подкрался к Сигизмунду дедок. Заслуженный дедок, о трех орденских планках, на деревянной ноге. Насчет бутылочки. Пустой.
— Оставлю, — щедро обещал Сигизмунд.
Дедок с достоинством оперся о ларек и уставился вдаль. Ловко же дедок прятался. Небось, на войне разведчиком был. С девкиными предками, борода-веником, лесными братьями, поди, сражался посередь смуглых рижских сосен…
Сигизмунд расслабленно вливал в себя пиво. Похмелье растворялось. Снегу бы пора выпасть. А снег все не выпадает. А пора бы. А он не выпадает…
Подрулила хамоватая бабуля. Сунулась было. Дедок послал ее по-фронтовому. Это Сигизмунду понравилось.
Он отдал дедку пустую бутылку. Тот взял и беззвучно отступил в щель между ларьками, где у него был наблюдательный пункт.
Подумав, Сигизмунд взял «Жигулевского». Продавец сердито сковырнул пробку открывашкой. Собственноручно.
Сигизмунд приблизился к наблюдательному пункту фронтовика. Молча вручил ему полную бутылку, повернулся и пошел прочь.
Глава четвертая
К вечеру девка ожила. Морпеховские таблетки в очередной раз явили чудо исцеления. Аллилуйя!
Сигизмунд, лежа на раскинутом диване у себя в комнате, безмолвно наблюдал за юродивой девкой. Воскреснув, та принялась бродить по квартире. Маршруты новые прокладывать. На кухню, в ванную и туалет шастала уже уверенно. В сторону сигизмундовой комнаты — еще с опаской. К запертой комнате вообще не подходила.
Запертая комната, она же «гостиная», была самой большой в квартире. И не запертая даже, а просто нежилая.
При Наталье там устраивались шумные вечеринки. Там стояло пианино «Красный Октябрь» с черной поцарапанной крышкой. И много разных других вещей. Сигизмунду в его нынешней замкнутой жизни они были не нужны.
Предпринимать какие-либо активные действия Сигизмунду было сегодня лень. Валялся на диване,
