при головной боли, кровохаркании, трудном дыхании и болезнях желудка.
Все это и многое другое постепенно вложил мастер Менахем в разверстую память Каталана, а когда тот переспрашивал, не ленился повторять.
И вот однажды спросил Каталан своего хозяина, зачем он так поступает.
— Дивлюсь на простодушие ваше, господин мой, — молвил Каталан. — Говорят об иудеях, будто все вы лукавы и злы, а если и показываете доброту, то из одного лишь притворства. Однако же я живу при вас почти целый год, а зла никакого за вами еще не приметил. Напротив, странным мне кажется, что вы так охотно открываете передо мной все секреты своего ремесла.
Мастер Менахем, по своему обыкновению, посмеялся в бороду.
— Вижу тебя насквозь, Каталан, — сказал ученый иудей. — Пройдоха ты, каких еще свет не видывал, ловкач с болтливым языком и вечно алчущим желудком. Глянулся ты мне тогда, на акведуке, вот и взял к себе, а когда понял, каков ты на самом деле, — пожалел выгонять. Сердце-то у тебя доброе.
— Сердце молчит, когда плачет желудок,
Голод подчас изгоняет рассудок, — не стал отпираться Каталан, ибо иудей говорил о нем чистую правду. — А вы, господин мой, и впрямь видите меня насквозь, хоть это и обидно.
Мастер Менахем махнул рукой:
— Обиды тут никакой нет. Да и кто мешает тебе, Каталан, видеть насквозь меня?
Каталан озадаченно заморгал, чем вызвал у своего хозяина новый смешок.
— Итак, — завершил разговор мастер Менахем, — зная, что ты пройдоха, и прозревая в тебе доброе сердце, я понял: рано или поздно уйдя от меня, возьмешься ты за лекарское ремесло. Сострадание ли толкнет тебя к этому, жажда ли наживы — не ведаю. Но лучше уж я потеряю часть моих доходов, чем стану виновником смертей, которые могут проистечь от твоего невежества.
Таков был мастер Менахем.
В другой раз Каталан спросил:
— Господин мой, как это вам удается столь быстро разгадывать людей, проникая в их мысли? Нет ли здесь колдовства?
И снова смеялся ученый иудей, а Каталан чувствовал себя дураком.
— Колдовства здесь никакого нет, — ответил наконец мастер Менахем. — А есть одна только житейская опытность и премудрость арабских мудрецов, которая заключена в некоторых трактатах, вроде «Книги вразумления начаткам науки о звездах», которые мне доводилось изучать. Пользуясь этими знаниями, я умножаю их на то, что успел узнать о людях за долгие годы моей жизни. Вот почему я почти никогда не ошибаюсь.
Глаза Каталана разгорелись.
— Уделите мне хотя бы малую толику от этих превосходных «Вразумлений», господин мой! — взмолился он. — Ибо меня весьма тяготит сознание моего дремучего невежества.
Но на этот раз мастер Менахем лишь погрозил Каталану пальцем, не переставая, впрочем, посмеиваться:
— Нет, нет, Каталан! Не на пользу пойдет тебе такое учение.
— Отчего же? — в запальчивости вскинулся Каталан. — Разве не вы сами говорили, господин мой, что сердце у меня доброе?
— Так-то оно так, но ведь и ты признавался, что сердце молчит, когда плачет желудок.
— Ох, лучше бы мне лишиться моего болтливого языка! — пригорюнился Каталан. — И зачем я только признался вам в этой правде!
— Да я и сам эту правду знал, без твоего признания, — утешил его мастер Менахем. — Не плачь, Каталан, не печалься, веселый жулик. Кое-что из «Начатков» я тебе, пожалуй, все-таки расскажу.
Тут Каталан сразу приободрился, слезы у него высохли сами собой. Приготовился слушать и запоминать.
— Есть один человек, хорошее знание которого не только не повредит ему, но и послужит к великой пользе, — начал мастер Менахем. — И этот человек — ты сам, Арнаут Каталан.
После такого многообещающего начала вот что поведал Каталану его добрый и ученый хозяин.
Едва лишь увидел он Каталана сидящим на римском акведуке и оплакивающим свою несчастную долю, как тотчас же мысленно определил время его рождения и главенствующие над ним планеты. Ибо многие арабские и еврейские мудрецы советуют при выборе жен и слуг непременно справляться о времени их рождения и в зависимости от расположения звезд делать выводы о пригодности человека к той или иной жизненной роли. Искусный астролог умеет, кроме того, прикидывать гороскоп на глазок и почти никогда не ошибается.
— Это удивительное, а главное — чрезвычайно полезное умение, — с волнением сказал Каталан. — Ибо, признаться честно, господин, я и сам не знаю времени моего рождения.
— Ты родился поздней осенью, — уверенно молвил мастер Менахем. — И чем больше я смотрю на тебя, тем более убеждаюсь в правильности моей первой догадки. Мудрейший Абу Райхан Беруни говорит о таких, как ты: «По природе великодушен, беспокоен, лукав, ленив, склонен к самопожертвованию, храбр и глуп».
Каталан поначалу захотел обидеться, но вовремя спохватился: в таком случае он больше не узнает от мастера Менахема ничего полезного, а в том, что этот иудей — настоящий кладезь самых разнообразных премудростей, у Каталана был уже не один случай убедиться. И потому он смолчал, смиренно потупив ресницы. В конце концов, мастер Менахем — не первый, кто называет его дураком, и надо думать, не без оснований.
— Многое поведала мне твоя внешность, — продолжал между тем мастер Менахем, щурясь с еле заметной светлой насмешкой над притихшим Каталаном. — Правда, арабские физиогномисты составляли свои трактаты исходя из характерных лиц сарацинской расы, но кое-что из этих знаний применимо и к франкам-христианам. Так, могу сказать тебе, каким образом я догадался о времени твоего рождения.
Каталан смиренно попросил не утаивать от него подобных важнейших сведений. Мастер Менахем назвал ему несколько примет, из которых главнейшие — длинные руки и ноги, широкие костлявые плечи, маленькие глаза, грубые волосы и большое брюхо.
— Ну уж брюхо-то у меня, положим, тогда к спине прилипало, — не выдержал Каталан. Даже надулся и не удержался — слегка кольнул хозяина: — Да и теперь, по правд сказать, не чрезмерно выпирает.
— Это потому, что питаешься ты умеренно и не выходишь за пределы соразмерного возрасту и полезного для здоровья, — невозмутимо отвечал мастер Менахем. — Болезнь же, которым подвержены люди, подобные тебе, суть: глухота, проказа, чесотка, задержания мочи, а также всякого рода горячки.
От таких речей Каталан заметно приуныл. Но мастер Менахем этого как будто даже не заметил — увлекся.
Прежде ему приходилось читать лекции в университете Монпелье, а впоследствии — в училище Иудейской коллегии, которое посещало, кроме евреев, некоторое число христиан. В последние годы ни астрологию, ни философию в Монпелье не читали, и круг ученых занятий мастера Менахема свелся к одной лишь медицине.
— Если же ты хочешь преуспеть, Каталан, — продолжал мастер Менахем, — то должен действовать также сообразно тому, как звезды стоят в твоем гороскопе. Альбогазен рекомендует всем рожденным поздней осенью посвятить себя одному из следующих искусств: изготовлению и продаже оружия, ремеслу кузнеца, конюха, мясника, врача или ветеринара…
— Что такое ветеринар? — озабоченно спросил Каталан, за последние несколько минут твердо решивший стать мудрым и, таким образом, преуспеть.
— Человек, который лечит не людей, а животных. Каталан дивился все больше:
— Но господин мой! Все это презренные занятия, низменные и малопочитаемые. Вы еще скажите, что я могу преуспеть, став банщиком! Неужто человек, занимающийся холощением быков, когда-нибудь займет высокое положение в обществе?
— Преуспевает тот, кто занимает в жизни свое место и не рвется на чужое, — назидательно отвечал мастер Менахем. — Ибо первый может не опасаться за себя, а второй рискует быть сброшенным слишком низко. Кроме того, отнюдь не все подходящие для тебя ремесла столь малопочтенны. Если ты
