медленно завел согнутые в коленях ноги себе на плечи. Белый подрясник Каталана задрался, плащ распахнулся, черный капюшон свалился, и на ошеломленных братьев уставились одновременно костлявые желтоватые колени и хмурое лицо Каталана. Затем одним прыжком Каталан распрямился, поправил на себе одежду, подобрал капюшон.
— Я фигляр, — повторил он. — Я могу притвориться кем угодно. Это мое первое ремесло.
— Но тебе придется идти к еретикам, переодевшись в чужое платье, — сказал ошеломленный брат Лаврентий. — Неужели ты сможешь сделать и это?
Каталан помолчал немного. Братья проповедники носили одежду общинных каноников, с одной лишь разницей: ни днем ни ночью, ни в час смертный не расставались они с белым нарамником, сходным с тем, что принят у восточных монахов, ибо его даровала им сама Пресвятая Дева.
Поразмыслив немного, сказал Каталан:
— Я сделаю и это, а вы определите для меня наказание. И, встав на колени, распростерся на каменных плитах. И настоятель, посоветовавшись с братьями, вышел к Каталану и сказал:
— Встань, брат Арнаут, и ступай выполнять задуманное. Мы определим тебе наказание.
Вот как получилось, что несколько дней спустя под вечер в предместье Эстретефонда въехал всадник, одетый небогато, как торговец средней руки, отправляющийся в недолгую поездку. Он изрядно промок под дождем и время от времени принимался кашлять. Не решаясь долго блуждать по улицам в такую погоду, он завел коня под навес первого же дома и, постучав, попросил отворить.
Дверь приоткрылась, и чья-то рука поспешно сунула Каталану грош. Каталан придержал дверь.
— Да благословит тебя Бог за эту милостыню, добрый человек.
Дверь, перестав сопротивляться, распахнулась. На пороге стоял немолодой человек и щурил глаза, пытаясь разглядеть вечернего гостя.
— Если ты не нищий, — сказал он наконец, — то зачем бродишь под дождем и стучишься в незнакомые дома?
— Я ищу добрых людей, — сказал Каталан. Это было уже четвертое предместье, где повторялось одно и то же. — Вот почему я брожу один под дождем и стучу в ожидании, что отворится мне.
— Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с тобой, — без колебаний отвечал хозяин дома, и сердце Каталана радостно стукнуло. — Ты найдешь тех, кого ищешь, на улице Богоматери Полей, второй дом от угла, с одним окном по фасаду.
— Да наградит тебя Бог по заслугам твоим, — промолвил Каталан, сам не зная, какой смысл вкладывает в эти слова.
Затем он снова сел в седло и отправился на улицу Богоматери Полей.
Когда Каталан постучался в дверь указанного дома, сумерки уже сгустились. В темноте слышно было, как шумит дождь, да хлюпает вода под копытами, да фыркает недовольная лошадь.
— Благословен Господь наш Иисус Христос, — обратился Каталан к слуге, открывшему дверь. — Меня прислала добрая женщина Беренгьера де Кунь, чтобы я передал некоторую часть денег тем, кто несет свет во тьму, веру в мир неверия, спасение погибающим.
Каталана тотчас же впустили, предоставив его самого заботам хозяина дома, а лошадь его — заботам слуги. Согревшийся теплым вином, переодетый щедростью хозяина в сухое, Каталан был допущен в жилые покои, где, несмотря на поздний час, горели свечи и несколько человек негромко переговаривались между собой.
Каталан остановился на пороге и спросил:
— Кому я должен передать деньги от доброй женщины Беренгьеры из Альби в обмен на благословение?
С этими словами он вытащил из-за пазухи мешочек с деньгами и встряхнул его. Никто не обратил на Каталана внимания, только один человек молвил равнодушно:
— Положи на стол. Это деньги Господа.
— Воистину так, — пробормотал Каталан.
Он сделал, как ему велели, и тихонько устроился в углу, постаравшись, чтобы о нем забыли. Время от времени он поглядывал на мешочек, но тот оставался на столе — к деньгам никто не прикасался. А потом мешочек вдруг исчез, но когда и как это произошло — не уследил даже наблюдательный Каталан.
Затем пришел еще один человек, очень бледный, в черных одеждах, и все разом замолчали. Он обвел собравшихся глазами и улыбнулся доброй светлой улыбкой. Тотчас же люди, сколько их было в комнате, преклонили колени и получили благословение, после чего обменялись поцелуем мира, а слуга внес корзину с хлебами.
Поднимаясь с колен, Каталан мысленно обратился к своему товарищу Вильгельму, который должен был проследить, в каком доме сейчас находится он, Каталан, и отправиться за подмогой к отряду, ждущему в получасе езды от Эстретефонды. Ибо страх Каталана перед «совершенным» все увеличивался и бороться с этим оказалось невыносимо; воззвать же к Богу за помощью Каталан не решался — он был почти уверен в том, что «совершенный» легко может проникнуть в его мысли. И потому сидел Каталан, забившись в угол, и укрощал гневную душу свою, чтобы она не возмутилась и не выдала его.
А отряд, должно быть, уже получил весть и мчится к предместью…
И вот закончил «совершенный» Риго Лагет проповедь и молвил, благословляя хлебы в корзине:
— Благословен будь, именем Господа нашего Иисуса Христа, сей хлеб жизни и сие печево истины! Господь наш Иисус Христос! Да войдет хлеб сей жизнью в уста всех истинно верующих, и да изблюется он со желчью и кровью из уст нечестивых, предавшихся врагу человеков и исповедующих ложно!
С этими словами «совершенный» разделил первый хлеб и раздал половинки налево и направо. И так, разделяясь, шествовал хлеб из рук в руки, пока самый малый кусочек, который и делить уже было не нужно, не попал к сидящему с края Каталану. И все вложили хлеб в уста и стали жевать. Каталан хотел уклониться и только сделать вид, что ест, но сосед его вдруг странно глянул и спросил:
— Что ты робеешь, добрый человек? Разве не прислала тебя верная наша, Беренгьера из Альби? Разве не истолковала она тебе смысл нашей трапезы? Не хлеба ли спасения пришел ты вкусить?
— Воистину так, — отозвался Каталан и под пристальным взглядом соседа поскорее запихал хлебец в рот и, не жуя, проглотил.
Тем временем разговор за столом повернулся к бытовым делам общины: называли имена просящих об утешении, перечисляли дома, где есть больные, к которым необходимо направить врачей, называли размеры и содержание взносов в имущество общины, упомянули при этом и имя Беренгьеры из Альби — похвалили ее за щедрость.
Тут один человек обрадованно воскликнул:
— Я же говорил вам, добрые люди, что мне удастся ее обратить!
Каталан понял, что это, должно быть, и есть тот самый Бростайон… Но ничего больше он подумать не успел, ибо внезапно его охватила дурнота, в глазах у Каталана потемнело, в ушах отчаянно зашумела кровь, и, схватившись обеими руками за живот, он перегнулся пополам и громко замычал от боли. И когда все глаза обратились на него, Каталан вдруг начал неудержимо блевать кровью и желчью. Судороги сотрясали все его тело, пока хлебец не вышел из его утробы. Тогда Каталан затих, обтирая лицо и плача.
Лагет поднялся со своего места, стремительно подскочил к Каталану и вцепился в его плечо.
— Иуда! — воскликнул «совершенный». — Ты проник на нашу братскую трапезу со злыми мыслями!
Но Каталан ничего не мог говорить и только слабо постанывал. В животе и в горле у него все было будто исцарапано когтями.
Удерживая Каталана, Лагет обратился к собравшимся:
— Мы говорим, что не должно проливать крови ни одного живого существа — ни зверя, ни птицы, ни человека. Но сей змий вполз к нам в дом, обманув наше доверие, и принял обличье человека; проливать же кровь гадов дозволительно.
