кандидатки исчезла, а Майк поцеловал женщину; не видел он и того, как Джилл поцеловала кандидата, одежда которого тоже исчезла.
– Мы прогуляемся, чтобы они успели вернуться в Храм, – объяснила Пэтти. – Можно было, конечно, поговорить с Майком и в аудитории, но лучше не мешать ему работать.
– Куда мы идем?
– На сцену, за боа, а потом в Гнездо. Я думаю, тебе не стоит смотреть на посвящение. Марсианского ты не знаешь и ничего не поймешь.
– Я хочу поговорить с Джилл.
– Она обещала заглянуть в Гнездо после службы. Пойдем.
Патриция открыла какую-то дверь, и Бен оказался в райском саду. Навстречу им поднял голову змий.
– Радость моя! – сказала Патриция. – Вот и я, твоя мамочка. – Она сняла боа с дерева и уложила в корзину. – Дюк принес его сюда, а я устроила на дереве и рассказала, как себя вести. Тебе повезло, Бен: посвящение в Восьмой Круг не часто случается.
Бен взял в руки боа и обнаружил, что четырнадцатифутовая змея – тяжелая штука. Корзина была сшита стальными скобами.
– Поставь ее на пол, – сказала Патриция на верхнем этаже.
Она разделась и повесила на себя змею.
– Девочка любит обниматься с мамой, а сегодня она это заслужила. У меня скоро урок, но минут пять можно побаловаться. Змей нельзя разочаровывать, они обижаются, как дети.
Они подошли ко входу в Гнездо. Бен снял туфли и помог Патриции разуться. В гнезде Бен разделся до плавок и подумывал о том, чтобы снять и их. Он начал понимать, что ходить в Гнезде одетым так же неудобно и неприлично, как явиться в бутсах на танцы. Окон нет, на двери висит памятка, в комнатах тепло, как в живых внутренностях, да и Патриция приглашала раздеться. То, что она сама ходит голая, Бен отнес на счет возможных странностей в поведении татуированных женщин, но, войдя в гостиную, он увидел мужчину, на котором было на одну змею и на много картин меньше, чем на Патриции. «Ты есть Бог», – приветствовал их мужчина и пошел в сторону «Гнездышек» и ванных комнат. На кушетке осталась лежать голая женщина.
Кэкстон знал, что во многих семьях заведено ходить по дому нагишом. А здесь и была семья – все друг другу братья. Но он никак не решался снять фиговый листок: если войдет кто-то одетый, ему будет стыдно. Надо же: еще не разучился краснеть!
– Что бы ты сделал на моем месте, Джабл?
Харшоу поднял брови:
– Чего ты хочешь? Майк волен организовывать свой семейный быт на нудистский манер. Человеческое тело бывает красивым и отвратительным, но это ничего не значит.
– Черт возьми, как приятно судить обо всем с высоты Олимпа! Что-то я не разу не видел, как ты бегаешь в компании без штанов. – Ты тоже ходишь в штанах, но я уверен, что не из скромности. Просто- напросто боишься показаться смешным! Это древний невроз с длинным псевдогреческим названием.
– Неправда! Я просто не знал, как лучше поступить!
– Вот именно, сэр, неправда. Вы знали, как следует поступить. Но вы боялись при этом выглядеть глупо или подозревали, что сработает мужской рефлекс. Мне кажется, что у Майка есть причины именно таким образом устраивать свой быт. Он ничего не делает просто так.
– Это правда. Джилл мне объяснила.
Бен стоял в прихожей, держась за плавки и все еще не решаясь их снять. Вдруг кто-то обнял его за талию.
– Бен, милый! Как здорово!
Джилл бросилась в его объятия, прижалась жадным теплым ртом к его губам, и Бен не пожалел, что разделся. Джилл уже не была Праматерью Евой, на ней был наряд жрицы, но Бен радостно сознавал, что держит в руках живую, теплую женщину.
– Господи, – сказала она, отрываясь от его губ, – как я по тебе скучала! Ты есть Бог!
– Ты есть Бог, – уступил он. – Джилл, ты еще никогда не была такой красивой!
– Положение обязывает, – согласилась она. – Знаешь, как было приятно, когда ты смотрел на меня в финале!
– В финале?
– Джилл имеет в виду конец службы, – вмешалась Пэтти, – когда она изображала Мать всего сущего. Это цирковой термин. Ну, пока, я побежала.
– Пэтти, ты забыла, что мы не спешим?
– Я не спешу, а бегу. Сейчас уложу мою девочку спать – и в класс. Поцелуемся на прощание?
Бен поймал себя на том, что целует Патрицию. На змей он старался не обращать внимания. Потом Патриция поцеловала Джилл.
– Пока! – И неторопливо удалилась.
– Она прелесть, правда, Бен?
– Правда, хотя вначале она меня смутила.
– Понимаю. Пэтти всех ошеломляет, потому что никогда не сомневается, а сразу делает то, что считает правильным. Этим она похожа на Майка. Она лучше нас всех постигла его науку, ей бы быть верховной жрицей, но татуировки мешают выполнению некоторых обязанностей. Отвлекают. А она не хочет их снимать.
– Снять столько татуировок? Она может умереть!…
– Нет, милый. Майк способен сделать это без ножа и без боли. Но она считает их частью себя. Садись. Дон принесет ужин. Мне нужно поесть, пока ты здесь, а то после не успею. Тебе понравилось у нас? Дон говорит, ты был на общей службе.
– Был.
– Ну как?
– Майк сумел бы продать змеям ботинки.
– Бен, тебя что-то беспокоит?
– Нет.
– Ладно, поговорим об этом через недельку-другую.
– Я к тому времени уеду.
– У тебя уже не осталось материала?
– Есть на три дня. Но мне все равно нужно ехать.
– А я думала, ты погостишь. Ну, ладно, позвонишь, когда захочешь приехать.
– Не думаю, чтобы мне захотелось.
– Захочется, вот увидишь. У нас не совсем церковь.
– Да, Пэтти что-то такое говорила.
– По внешним признакам наша организация – церковь. Но мы не стараемся показать людям путь к Богу. Мы не пытаемся спасать души: душу нельзя спасти, потому что нельзя погубить. Мы не стараемся обратить людей в нашу веру: то, что мы им предлагаем – не вера, а правда, и это можно проверить. Мы даем им правду, насущную, как хлеб. Мы показываем им способ жизни, при котором война, голод, насилие становятся такими же бессмысленными, как одежда в нашем Гнезде. Но для этого они должны выучить марсианский. Мы ищем людей, способных верить тому, что они видят, готовых упорно работать: ведь изучение языка – это серьезная работа. Нашу правду нельзя выразить английскими словами, как Бетховеновскую Пятую. – Она улыбнулась. – Майк не спешит. Перед ним проходят тысячи людей, а он отбирает единицы. Некоторые остаются в Гнезде, и он учит их дальше. Когда-нибудь мы выучимся
