– Нет, – поспешно возразил он. – Я выйду, вы закроете за мной дверь и не будете открывать, пока я не вернусь и не постучу вот так, – он отстучал первые такты популярной песенки.
– Хорошо, сэр – ответила Джилл неуверенно. – Что делать с больной?
– Ничего, ее нельзя беспокоить. Смотрите на экран.
– Где вас найти, если что-нибудь случится? В комнате отдыха врачей?
– В конце коридора, в мужской уборной. Все, я убегаю.
Он ушел, и Джилл заперла дверь. Она посмотрела на экран и на датчики. Женщина спала, ее пульс был четким и ритмичным, дыхание спокойным и ровным. «К чему такое неусыпное наблюдение?» – недоуменно подумала Джилл. Она решила все-таки проверить, стоит ли в дальней комнате складная кровать. Больную Джилл не потревожит – она умеет ходить так, чтобы не будить больных, а что до доктора Браша, то он, как и все врачи, не будет возмущаться тем, о чем не узнает.
Проходя мимо миссис Банкерсон, Джилл убедилась, что та спит. Дверь дежурки была заперта. Джилл открыла ее ключом.
Складная кровать стояла на месте… И тут Джилл заметила, что комната занята. На стуле, с детской книжкой в руках, сидел Человек с Марса.
Смит увидел Джилл, и лицо его озарилось лучезарной улыбкой счастливого ребенка.
У Джилл закружилась голова. Валентайн Смит здесь? Не может быть! Его же перевели, в журнале записано…
Страшная догадка родилась у нее. Подставной «Человек с Марса» на стерео… умирающая старуха, и вместе с ней в палате – еще один человек… ключ, не отпирающий дверь… Через день-другой отсюда выедет каталка, а на ней под простыней – не один труп, а два!
Вслед за этой догадкой пришла еще одна: она рискует. Очень рискует.
Смит неловко встал со стула, протянул к ней руки и сказал:
– Брат мой!
– Здравствуй. Как живешь?
– Я здоров. Мне хорошо, – он сказал еще что-то на непонятом задыхающемся языке, потом поправился, – ты здесь, брат. Тебя не было. Теперь ты снова здесь. Ты – как вода.
Сердце Джилл таяло под лучами улыбки Смита, а кровь в жилах стыла от страха, что ее здесь застигнут. Смит этого не замечал. Он сказал:
– Видишь? Я хожу. Я становлюсь сильнее. – Он сделал несколько шагов и торжествующе улыбнулся.
Через силу улыбнулась и Джилл.
– О, да мы делаем успехи! Продолжай в том же духе. А мне надо идти, я на минутку заглянула.
– Не уходи, – на его лице отразилось огорчение.
– Я должна идти…
Огорчение переросло в горе.
– Я чем-то тебя обидел? Я не знал.
– Нет, ты меня ничем не обидел. Мне действительно нужно уходить, и чем скорее, тем лучше.
Его лицо вновь стало спокойным. Он сказал скорее утвердительно, чем вопросительно:
– Брат, возьмешь меня с собой.
– Я не могу. Мне нужно уходить. Слушай, не говори никому, что я была здесь, пожалуйста!
– Не говорить, что приходил мой брат по воде?
– Правильно. Никому не говори. Будь умницей, потерпи, пока я вернусь.
Смит переварил услышанное и сказал безмятежно:
– Я буду ждать. Я не скажу.
– Вот и хорошо, – Джилл соображала, как она сможет выполнить обещание.
Она догадалась, что «испорченный» замок не был испорчен, глянула на дверь в коридор и поняла, почему дверь не открывалась: к ней был прибит засов. В больнице пользоваться такими засовами было запрещено. Те, что стояли на дверях ванных, уборных и других комнат, открывались снаружи специальными ключами. Этот же можно было открыть только изнутри. Джилл отодвинула его.
– Жди. Я приду.
– Я буду ждать.
Вернувшись в комнату врача, она услышала: Тук! Тук! Тук-тук!… Тук! Тук!… Это был сигнал Браша. Джилл поспешила к двери.
Браш ворвался в комнату с криком:
– Где вы были, сестра? Я стучал три раза! – он подозрительно покосился на дверь в палату.
– Больная стала вертеться, – солгала Джилл. – Я поправляла ей подушку.
– Черт возьми! Я же запретил вам отходить от стола!
Джилл видела, что он испуган, и пошла в контратаку.
– Доктор, – сказала она сухо, – я за эту больную не отвечаю. Но раз уж вы мне ее доверили, я оказала ей помощь, которую сочла необходимой. Если у вас ко мне претензии, давайте позовем главного врача отделения.
– Что вы, из-за такого пустяка…
– Нет, сэр. Такую слабую старушку наполненная водой подушка может задушить. Есть сестры, способные стерпеть от врача любое обвинение. Я же ложных обвинений терпеть не хочу! Давайте позовем главного врача.
– Не надо, мисс Бордмэн. Я погорячился, не подумал. Прошу прощения.
– Хорошо, – отчеканила Джилл, – чем я еще могу быть полезна?
– Спасибо, больше ничего не нужно. Хотя… пожалуйста, никому не рассказывайте об этом.
– Конечно, нет – можете быть совершенно спокойны, доктор.
Джилл вернулась на свое место и сделала вид, что разбирает бумаги. Потом вспомнила, что так и не заказала на складе кровать. Она позвонила на склад, отослала помощницу с каким-то поручением и задумалась.
Где же Бен? Как его недостает! Позвонить бы ему и переложить ответственность на его плечи. Но он пропал черт знает куда и свалил все на нее. Свалил? Раздражение, которое она подспудно чувствовала все утро, вдруг прошло. Бен не уехал бы, не дав ей знать, как закончилась его встреча с Человеком с Марса. Джилл, как участница заговора, имела право знать исход дела, а Бен всегда играл честно. «Если я вдруг пропаду, – вспомнила она, – ты – мой запасной козырь».
За все это время она даже не подумала, что с Беном могло что-то случиться, ей это не приходило в голову. А теперь пришло. И настало время – рано или поздно это случается с каждым – поставить на карту свою карьеру, жизнь и честь. Джилл Бордмэн приняла вызов судьбы в 15:47.
…Когда Джилл вышла, Человек с Марса сел на прежнее место и стал, выражаясь земным языком, ждать. Он испытывал тихое счастье от того, что брат обещал вернуться. Смит был готов сидеть в ожидании брата и год, и два, и три, ничего не делая и не двигаясь. Он не помнил точно, когда они побратались: Смит еще не мог измерить новое время и пространство – так сильно они отличались от того, к чему он привык в родном гнезде. Дело было не в том, что, измеренная земными годами, его жизнь оказывалась длиннее или короче, а в том, что здесь он столкнулся с совершенно иным, чем дома, восприятием времени. Фразу «Это произошло позже, чем тебе кажется» нельзя перевести на марсианский язык, потому что у марсиан не существует понятия «позже». А фразу «Поспешишь – людей насмешишь» нельзя перевести, потому что на Марсе это – непреложная истина, нечто само собой разумеющееся, как на Земле то, что рыба плавает. Высказывание «Так было, есть и будет» на Марсе показалось бы таким же трюизмом, как на Земле «Дважды два – четыре». Смит ждал.
Вошел Браш, посмотрел на него; Смит не пошевелился, и Браш вышел.
Услышав скрежет ключа в двери, Смит вспомнил, что такой же звук предшествовал последнему
