Я все время ждал, что у нас начнут отбивать Майка. Не могли же они не заметить, как ты тащила его сюда. Я живу на отшибе и тяжелой артиллерии во дворе не держу.
Единственное оружие, которого они боятся и которое их остановило, – это общественное мнение. Я устроил так, что малейший скандал в моем доме автоматически станет достоянием общественности. И не какой-нибудь, а мировой. Неважно, какие при этом будут действовать рычаги. Главное в том, что если здесь что-нибудь случится, это покажут сразу по трем программам стереовидения. Кроме того, немедленно будут оповещены специальными сообщениями большие люди, которым будет приятно поймать на горячем нашего уважаемого Генерального Секретаря.
Харшоу угрюмо продолжил:
– Но я не могу ждать бесконечно. Когда я все организовывал, то опасался, что скандал произойдет сейчас же. А теперь мне кажется, что – пока внимание предупрежденных мною людей не ослабло – нам следует поторопить события.
– Каким образом, Джабл?
– Я думал об этом последние три дня. Ты своим рассказом о чуде навела меня на мысль.
– Простите, Джабл, что я не рассказала об этом раньше. Я боялась, что мне не поверят, и рада тому, что вы верите.
– Я не говорил, что верю.
– Как?!
– Я верю, что ты говорила правду, Джилл. Но сны и галлюцинации – тоже правда в своем роде. То, что произойдет сейчас, произойдет на глазах Беспристрастного Свидетеля и перед объективами кинокамер, которые уже работают. – Он нажал кнопку. – Я не думаю, что Энн, находясь при исполнении служебных обязанностей (а кинокамеры – и подавно), заснет или поддастся чьему-либо гипнотическому воздействию. Мы разберемся, с какой правдой имеем дело, а потом подумаем, как вынудить к действию власть имущих… и, может быть, придумаем, как помочь Бену. Веди Майка.
Причина отсутствия Майка не была сверхъестественной: он стреножил себя шнурками. Сделав шаг, он упал, затянув при этом узлы. Ему понадобилось значительное время, чтобы проанализировать происшествие, развязать шнурки и завязать их правильно. По марсианской привычке времени он не считал и был огорчен только тем, что неправильно усвоил уроки Джилл. Когда Джилл пришла за ним, Майк исповедовался ей в своей несостоятельности, хотя шнурки уже были завязаны как надо.
Джилл утешила его, пригладила волосы и повела за собой.
– Здорово, сынок. Садись, – приветствовал его Харшоу.
– Здорово, Джабл, – торжественно произнес Валентайн Майкл Смит, сел и погрузился в ожидание.
– Что ты сегодня узнал, мальчик? – спросил Харшоу.
Смит радостно улыбнулся и, как всегда, после небольшой паузы ответил:
– Я научился, прыгая в воду, делать сальто в полтора оборота. Разбегаешься, прыгаешь и входишь в воду…
– Я видел – носки вытянуты, колени прямые, стопы вместе.
– Неправильно? – огорченно спросил Смит.
– Для первого раза очень даже правильно. А теперь вспомни, как это делает Доркас.
Смит подумал.
– Вода охотно принимает Доркас, любит его.
– Не его, а ее. Доркас – она.
– Ее, – поправился Смит. – Разве я говорю неправильно? Я читал в словаре Уэбстера (3-е издание, Спрингфилд, Массачусетс), что мужской род включает женский. Словарь приводит пример из закона о контрактах (5-е издание, Чикаго, Иллинойс, 1978, с.1012). Там сказано…
– Постой, постой, – прервал Харшоу. – Мужской род действительно включает женский, но только в том случае, когда ты говоришь вообще. Если же о конкретной женщине, то следует говорить «она», «ей», «ее».
– Я запомню.
– Ты бы лучше вынудил Доркас на деле доказать ее женский род. – Харшоу задумался. – Джилл, парень спит с тобой или с кем-нибудь из вас?
– По-моему, он вообще не спит.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Отвечаю: он не спит со мной.
– Я спросил не из праздного любопытства, а из научного интереса. Майк, чему ты еще научился?
– Я нашел два способа завязывать шнурки. Один хорош для того, чтобы падать, другой – чтобы ходить. Я выучил спряжения…
– Что еще?
Майк восторженно улыбнулся:
– Вчера я учился ездить на тракторе. Так здорово!
Джабл выразительно глянул на Джилл.
– Когда это произошло?
– Вечером, когда ты спал, Джабл. Все было хорошо, Дюк не дал ему упасть.
– Понятно, что не дал… Майк, ты читал что-нибудь?
– Да, Джабл.
– Что?
– Я прочел, – доложил Майк, – еще три тома энциклопедии: «Marub – Mushe», «Mushr – Ozon» и «P – Planti». Ты не велел мне читать энциклопедию помногу, поэтому на «Planti» я остановился. Потом я прочел трагедию «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира. Потом – «Мемуары» Джакомо Казановы в переводе Френсиса Уэллмена. Потом я осмысливал прочитанное. Потом Джилл позвала меня завтракать.
– Ты что-нибудь понял?
– Не знаю, Джабл, – в голосе Смита была тревога.
– Что тебе неясно?
– Я не смог охватить всей полноты того, что прочитал. Читая у Мастера Уильяма Шекспира о смерти Ромео, я почувствовал, что полон счастья. А после я прочел, что он дематериализовался слишком рано – по крайней мере, мне так показалось. Почему так?
– Потому что он сопливый идиот.
– Прошу прощения?
– Я сам не знаю, Майк.
Смит пробормотал что-то по-марсиански, а по-человечески сказал:
– Я только яйцо.
– Что? Мне кажется, ты меня о чем-то просишь, Майк. Чего ты хочешь?
Смит поколебался, потом выпалил:
– Брат мой Джабл, пожалуйста, спроси Ромео, почему он дематериализовался! Я не могу с ним говорить, я только яйцо. А ты можешь. Спроси и после объяснишь мне.
Майк, по-видимому, считал, что Ромео существовал на самом деле, и сейчас просил его, Джабла, вызвать дух Ромео и потребовать у него отчета о поступках плоти. Как объяснить Майку, что Монтекки и Капулетти не существовали в материальном мире? Джабл не оперировал понятиями, опираясь на которые, можно было бы объяснить Смиту, что такое художественная литература.
Джилл испугалась, что Майк сейчас свернется в клубок и оцепенеет.
Майк действительно был близок к этому, но изо всех сил держался; он дал себе слово не прибегать к подобному средству в присутствии друзей. Он видел, что причиняет этим беспокойство всем, кроме доктора Нельсона. Майк замедлил сердце, успокоил чувства, улыбнулся и сказал:
