алтаря Иисуса на меня смотрело выполненное с потрясающим мастерством изображение Святой Девы с Младенцем. От ее строгой красоты веяло тихим покоем. Исчезали все сомнения в том, что Бог есть любовь. Клер Бувье стояла перед алтарем в своем черном одеянии, и ее можно было бы принять за модель, которую использовал художник, писавший Мадонну, если не знать, что этот задник для алтаря он создал в первой половине XVI века. Но все выглядело совершенно реально, несмотря на некоторую странность происходившего. По крайней мере, это объясняло, почему у нее так коротко острижены волосы.
Я перевел дух и опустился на ближайшую скамью.
- Сожалею, мистер Нельсон, - кротко вымолвила она. - Наверное, это очень неожиданно для вас.
- Да, конечно. Но почему вы не сказали мне все тогда, ночью?
- Согласитесь, что обстоятельства, мягко говоря, не вполне подходили для подобного признания.
Она как-то чопорно села на стул возле меня, положив на колени свои натруженные руки, которые так озадачили меня вчера ночью, и взглянула на картину в алтаре.
- Как это прекрасно, я не представляла себе. Она как будто дышит... Настоящая, живая Святая Дева.
- К чертям... - начал я. Она резко повернулась ко мне, но я глубоко вздохнул и продолжал: - Ну хорошо, начнем с того, как я теперь должен вас называть?
- По-прежнему Клер Бувье, мистер Нельсон. Сестра Клер, если вы предпочитаете, из ордена сестер милосердия. Я в отпуске. Наш монастырь около Гренобля.
- В отпуске? Это что-то новенькое.
- Из-за особых обстоятельств. Я последние два года работала в Восточном Пакистане, или в Бангладеш, как он теперь называется.
С каждой минутой картина представлялась мне все более и более фантастической.
- Ну хорошо, - спросил я, - прошлой ночью, когда они напали на вас, вы гуляли в одежде монашенки?
- Разумеется.
- И вы сказали, что это совсем не обычное нападение, и не разрешили мне обратиться в полицию. Согласитесь, что это довольно странно для человека ваших убеждений.
Она резко поднялась, подошла к алтарю и встала там, взявшись за ограду. Я спокойно продолжал:
- Когда я ушел от вас, наш друг в красной рубашке хотел переехать меня на грузовике, а вернувшись в свой коттедж в Тихоле, я нашел там записку, предупреждавшую, чтобы я побеспокоился о своем бизнесе.
Она быстро обернулась ко мне с недовольным взглядом.
- От кого?
- От Красной Рубашки и его друзей. Так мне кажется. Вам, наверное, будет интересно узнать, что они затащили мой гидросамолет на самую середину фарватера и затопили его на глубине шестидесяти футов - наверное, чтобы поставить меня на место.
На ее лице отразился неподдельный ужас, но она снова отвернулась и так крепко схватилась за перила ограды, что у нее побелели костяшки пальцев. Я схватил ее за плечи и грубо повернул к себе.
- Послушайте, этот гидросамолет - все, что у меня было. Его нельзя спасти, поэтому мне - конец, сестра. Я разорен, потому что прошлой ночью вздумал сыграть роль доброго самаритянина. По крайней мере, я хотел бы знать, чего ради.
Она спокойно посмотрела на меня снизу вверх, не пытаясь высвободиться, и кивнула.
- Вы правы, дорогой друг. Я просто обязана рассказать вам все. Может быть, вы знаете где-нибудь поблизости тихое место, где мы могли бы поговорить...
Я выехал на шоссе к Таламанке, потом свернул на сельскую дорогу, которая через две мили привела нас на старую разрушенную ферму в оливковой роще над морем. Вокруг не было ни души.
Она уселась на старую каменную ограду, которая когда-то служила границей оливковой рощи, а я развалился на земле у ее ног и закурил. В тот чудный день все, казалось, дышало покоем. Прищурившись, я смотрел на сокола, который закладывал спирали в ясном небе.
- Вы сказали мне правду там, в церкви? Вы разорены? - спросила она меня.
- Разорен окончательно.
- Я тоже знаю, что значит потерять все, - вздохнула Клер.
- И вы считаете, что я от этого буду чувствовать себя лучше?
Она остро взглянула на меня сверху вниз, в ее глазах мелькнул гнев, но она быстро овладела собой.
- Может быть, если я вам все расскажу, мистер Нельсон.
- А это как-то связано с происшедшим?
- Связано. - Она сорвала и растерла в пальцах лист каперса, будто глядя в свое прошлое. - Я родилась в Алжире. В сельской местности. Отец - француз, а мать - бедуинка.
- Интересная смесь. А где вы держите ваш кинжал?
Она пропустила мимо ушей мой выпад и продолжала:
- Семья владела большим имением. Два виноградника. Отец считался богатым человеком. Когда де Голль в шестьдесят втором объявил Алжир независимым, мы решили остаться, но в шестьдесят пятом все рухнуло. Сельскохозяйственные земли, принадлежавшие иностранцам, объявили экспроприированными, и многие французы уехали из страны. Когда моя мать умерла, отец решил, что и для него настало время расстаться с Алжиром.
- Сколько вам тогда было лет?
- Четырнадцать. Он решил бежать тайно, потому что не рассчитывал, что местные власти разрешат нам взять с собой ценности.
- Но была и другая причина?
- Думаю, что можно так сказать. - Она слабо улыбнулась. - Недалеко от нас, в Тизи-Бену, есть монастырь сестер милосердия. Небольшой мавританский дворец, построенный в виде крепости. Там я получила образование. Во время первых тяжелых лет независимости монастырь служил укрытием. Из близлежащих церквей свозили туда ценности, чтобы не дать их реквизировать.
Вот это становилось уже более интересным; я приподнялся и повернулся к ней лицом.
- Какие ценности?
- О, обычные вещи. Церковная утварь, разная посуда... Многие из них в монастыре перелили в слитки. Довольно суровая мера, но необходимая.
- А почему в слитки? - спросил я, понимая, что задаю вопрос, на который знаю ответ.
- Чтобы мой отец мог вывезти их оттуда.
- И как дорого оценивались сокровища?
- Что-то более миллиона фунтов стерлингов в золоте и серебре. Но это только грубая оценка. Кроме того, драгоценные камни, которые трудно оценить. А некоторые предметы можно считать и вовсе бесценными.
- Что же, например?
- Статую Святой Девы из кованого серебра, известную как Дева из Тизи-Бену, но на самом деле ее сделал сарацинский ювелир Амор Халиф в Дамаске в одиннадцатом веке.
- Бог мой, да вас должны на руках носить, если вы приехали сюда с такой дорогой реликвией.
- Увы, нам не удалось ее вывезти, - спокойно ответила она. - В этом-то все и дело. Она и сейчас там. Пилота, которого нанял мой отец, звали Егер. Южноафриканец. Чтобы его не засекли радары, он летел к нам ночью из Франции на высоте четырехсот футов. - Она покачала головой, и в ее голосе послышалась печаль. - Громадный чернобородый мужчина, он так весело смеялся и носил пистолет в наплечной кобуре. Очень жизнерадостный. Мне кажется, он самая романтичная фигура из всех, кого я встречала в жизни.
- А какой у него самолет?
- По-моему, 'Герон', есть такой?
