– Сколько вам лет?
– Шестьдесят пять.
Королев пожал плечами и сказал:
– Ну, значит, кто-то напортачил.
Он снова поглядел на повестку. Потом перевел взгляд на Валицкого, сощурил свои окруженные густой паутиной морщин глаза.
– Надо полагать, что, записываясь в ополчение, вы сделали это… ну, так сказать, символически. А теперь удивляетесь, что получили повестку. Мы запросили к себе в дивизию строителей из городского штаба, вот нам вас и передали… Что ж, вопрос ясен, товарищ Валицкий, бумажку эту вам послали по недосмотру. Сами понимаете, когда вступают десятки тысяч людей… Словом, вопроса нет. Тех, кто вас зря побеспокоил, взгреем. Повестку оставьте у меня.
Валицкий побледнел. Резкие слова были уже готовы сорваться с его губ, но он заставил себя сдержаться. Он вспомнил, как пренебрежительно и высокомерно принял Королева, когда тот пришел справиться о дочери. Точно старорежимный барин, стоял он тогда на до блеска натертом паркете в окружении своих картин, книжных шкафов и тяжелой кожаной мебели и неприязненно глядел на этого путиловского мастерового…
«Что ж, – горько усмехнулся Валицкий, – можно себе представить, какое у него сложилось обо мне мнение…»
– Вам никого не надо «греть», – сдержанно проговорил Федор Васильевич. – Дело в том, что я действительно хочу вступить в ополчение. Но ваш подчиненный – его фамилия Сергеев – решительно мне в этом отказал. Я знаю, что в вашей компетенции…
– Паспорт и военный билет у вас с собой? – прервал его Королев.
– Да, да, конечно!
Валицкий снова полез в карман, чувствуя, что ладонь его стала мокрой от пота, вынул документы и протянул их Королеву. Тот мельком просмотрел их, положил на стол, придвинул к Валицкому и сказал:
– Что ж, все верно. Вы тысяча восемьсот семьдесят шестого года рождения, необученный, с военного учета давно сняты. Товарищ Сергеев поступил совершенно правильно.
Из всего, что сказал Королев, Валицкого больше всего уязвило слово «необученный». Оно показалось ему оскорбительным.
Но он сдержался и на этот раз.
– Я архитектор и инженер, – сказал он со спокойным достоинством, – и не сомневаюсь, что вам понадобятся не только те, кто может колоть… ну, этим, штыком или… э-э… стрелять из пушек. Наконец, я русский человек и…
– Ничего не могу сделать, – снова прервал его Королев.
– Но вы должны, вы обязаны что-нибудь сделать! – воскликнул Валицкий, чувствуя, что слова его звучат неубедительно, беспомощно.
Однако он с удивлением заметил, что именно это его восклицание как-то подействовало на Королева. Тот слегка наклонился к Валицкому и сказал уже менее сухо и отчужденно:
– Но как же вы не понимаете, что на войне каждый человек занимает свое место! Вы человек… немолодой, видный архитектор. Вас должны эвакуировать в тыл страны… Ваши руководители явно что-то прошляпили. Если хотите, я позвоню в Ленсовет и…
Слышать это было уже выше сил Валицкого.
– Вы никуда не смеете звонить! – взвизгнул он, теряя контроль над собой. – Если угодно знать, я был у самого Васнецова и решительно отказался куда-либо уезжать! Я понимаю, что глубоко несимпатичен вам, что мой сын…
Федор Васильевич запнулся, закашлялся и сказал уже тише:
– Но… это все-таки не дает вам права…
Он замолчал, поняв, что говорит не то, что нужно, что его слова наверняка оскорбили Королева, и опустил голову, точно готовясь принять заслуженный удар.
Но удара не последовало.
– Вот что, Федор Васильевич, – неожиданно мягко проговорил Королев, – про это сейчас… не надо. Горе у меня действительно большое. Единственная дочь… Однако нрава вымещать свое горе на другом никому не дано, это вы правильно сказали. И не об этом идет речь. Но сейчас время суровое, враг рвется к Ленинграду. В ополчение и в истребительные батальоны уже вступили тысячи людей. И еще хотят вступить… Среди них есть люди и старые и больные… Вот вы и подумайте: можем ли мы их всех принять? Ведь на фронте не цифры нужны, а люди, боеспособные люди. А цифирью баловаться сейчас не время. Вот я вас и спрашиваю: как бы вы поступили на моем месте?
– Сколько вам лет, Иван Максимович? – неожиданно спросил Валицкий.
– Мне? – переспросил Королев. – Что ж, лет мне тоже немало… Но жизнь-то моя была, наверное, не такой, как ваша. Я не в осуждение говорю, отнюдь, просто раз уж разговор зашел. Всю гражданскую довелось на фронтах провести да и в мировую почти четыре года винтовку из рук не выпускал – вот как у меня дела сложились… А теперь, Федор Васильевич, хочу вам сказать: за желание фронту помочь – спасибо. Берите свои документы и спокойно идите домой.
– Я не могу, – почти беззвучно проговорил Валицкий.
– Это в каком же смысле не можете?
– Если я вернусь, значит… значит, мне не к чему жить, – все так же тихо и будто не слыша вопроса Королева, проговорил Валицкий.
– Ну, – развел руками Королев, – это уж я, убейте, не понимаю.
– Я, наверное, не все правильно делал в жизни, – сказал Валицкий. – Вот и сына не сумел воспитать… Я очень одинокий человек. И если сейчас я не буду с людьми, не буду там, где решается их судьба, то жить мне не для чего. Я понимаю, что на словах все это звучит наивно. Но мне просто трудно сейчас выразить свои мысли. Я хочу сказать, что мне… мне страшно от сознания, что вы окончательно откажете. Для вас это вопрос чисто формальный. А для меня… Я просто тогда не знаю, как дальше жить…
Он умолк и подумал: «Ну вот. Теперь я сказал все. Все до конца».
Королев молчал.
«Наверно, я не сумел объяснить ему. Не нашел убедительных слов», – с отчаянием подумал Валицкий.
– Война – жестокая вещь, Федор Васильевич, – заговорил наконец Королев, – жестокая и простая. На войну идут не для… искупления, а чтобы разбить врага и защитить Родину. Наверное, вам это покажется арифметикой, ну… вроде как дважды два. Но только сейчас в этой арифметике вся суть. Себя искать на войне – другим накладно будет. И если…
– Да, конечно, я понимаю, – перебил его Валицкий, – я знаю наперед все, что вы скажете, – «интеллигентщина» и тому подобное. Да, да, согласен, заранее говорю: вы правы! Но сказать вам то, что сказал, я был должен, именно вам! Ведь это судьба какая-то, рок, что на этом месте оказались именно вы! Впрочем… – он устало и безнадежно махнул рукой, – наверное, я опять говорю не то, что нужно…
Королев усмехнулся.
– Слово «интеллигентщина» сейчас не в моде, интеллигенция у нас в почете… – И, сощурившись, он жестко сказал: – Очень много вы со своей персоной носитесь, товарищ Валицкий. – Он побарабанил пальцами по столу и уже более мягко добавил: – Что с вами и вправду несчастье приключилось, я понимаю, вижу. Только вы и в горе больше всего о себе страдаете.
Валицкий опустил голову. Он уже чувствовал, что не смог найти общего языка с этим суровым, точно из одного камня высеченным человеком, знал, что через минуту придется уйти, уйти ни с чем. Что ж, надо взять себя в руки. Попытаться сохранить достоинство.
– Значит, вы мне отказываете, – сказал Валицкий с трудом, стараясь говорить спокойно. – Что ж, видимо, вы правы… – Он помолчал немного и, усмехнувшись, добавил: – Вряд ли кому-нибудь нужен шестидесятипятилетний необученный старик.
Королев некоторое время молча барабанил пальцами по столу. Потом неожиданно спросил:
– Строительное дело хорошо знаете?
