– Да, вы правы, я тороплюсь, – подтвердил Васнецов, – но, знаете, большевики – странные люди. Они никогда не уходят, не доспорив до конца, когда дело касается политики. Это уж у нас в крови.
Он бережно положил листок на стол и сказал с дружеской улыбкой:
– Дорогой вы мой Федор Васильевич, с чего это вы взяли, что мы, партийные люди, не знаем характера народа, с которым вместе делали революцию? Да, вы правы, русский народ всегда защищал свою Родину. С дубиной, с рогатиной, с мечом, с шашкой, с винтовкой – всегда! И тем не менее, если бы интервенты в восемнадцатом задумали расчленить не советскую, а царскую Россию, боюсь, что они добились бы успеха. Вспомните, сколько времени длилось монголо-татарское иго…
– На это были свои исторические причины! – снова запальчиво воскликнул Валицкий.
– Ну, разумеется, – с готовностью согласился Васнецов. – Я просто напомнил об этом, чтобы сказать: далеко не всегда один лишь национальный дух народа оказывается в силах противостоять лучше организованному и хорошо вооруженному врагу.
Он помолчал немного и продолжил с горечью:
– Федор Васильевич, мы с вами оба отдаем себе отчет в том, как трудно сложилась для нашей страны эта война. Но Гитлер объявил, что покончит с Советской страной в полтора, максимум в два месяца. Прошло уже три месяца, а мы стоим. Так вот, я хочу вас спросить, – с неожиданной горячностью и даже страстностью произнес Васнецов, – неужели вы думаете, что старая Россия, даже с поправкой на естественные темпы ее развития, могла бы устоять против этого нашествия? Вспомните первую мировую войну! Вы скажете, что и сегодня врагу противостоит исконная ненависть русских к любым интервентам? Согласен. Но сегодня русские стоят насмерть не только потому, что они русские, а потому, что они советские русские! И другие народы нашей страны стоят бок о бок с нами, потому что они советские люди. Советские! И война эта не просто схватка двух государств, но двух систем, двух образов жизни, двух идеологий!
Легкий румянец покрыл впалые, до синевы выбритые щеки Васнецова. Потом на его лице появилась ироническая усмешка.
– Нет времени доспорить с вами насчет порядочных и подлецов. Хочу лишь спросить: те немцы, которые протянули руки к нашим глоткам, они какие? Нет, вы ответьте, ответьте! – воскликнул он, видя, что Валицкий протестующе пожал плечами. – Ведь если согласиться с вашим, так сказать, чисто домашним делением, то и среди них есть и те и другие, так? Нет, дорогой мой Федор Васильевич, тех немцев, которые терзают сейчас нашу землю, определяет единственное и главное: они фашисты. Пусть разные по степени своей субъективной приверженности к фашизму, но именно сущность фашизма, его цели определяют сегодня их поведение! Здесь, в стенах вашего дома, вы вполне можете обойтись своими критериями порядочности и подлости. Но как только вы вступаете в классовую борьбу, единственным верным критерием становится реальная принадлежность к тому или иному лагерю. За ту идею, которую мы с вами считаем справедливой, за то знамя, что держит в руках этот боец, – он кивнул на рисунок Валицкого, – стоит сражаться и не жалко отдать жизнь. Вот так!
Он сощурил свои глубоко запавшие глаза и добавил:
– Теперь я могу ответить на ваш вопрос. Вы спросили, верю ли я. Да, Федор Васильевич, я верю. Непоколебимо верю!
Он прошелся по кабинету и уже другим тоном, тепло и участливо спросил:
– Куда эвакуировалась ваша супруга? Где она сейчас?
– Под Куйбышевом. У дальних родственников, – коротко ответил Валицкий. Он все еще находился под впечатлением страстных слов этого на первый взгляд сурового, замкнутого человека.
– Может быть, ей надо в чем-то помочь? Я могу поручить связаться с Куйбышевским обкомом партии.
– Нет, нет, что вы! – поспешно ответил Валицкий. Мысль о том, что обком партии будет в этой обстановке заниматься делами его семьи, показалась ему и в самом деле нелепой.
– Если не ошибаюсь, у вас есть сын?
– Да. Он на фронте.
– Спасибо вам, Федор Васильевич! – сказал Васнецов.
– За что же? – воскликнул Валицкий. – Это я вас должен благодарить!.. Я пережил ужасные дни в сознании, что не могу… участвовать… Часами бесцельно сидел за этим столом, читал какую-то дикую повесть…
– Эту? – спросил Васнецов, беря со стола раскрытую книгу. Полистал и спросил: – Английская?
– Марк Твен. Помните? Ну, Том Сойер и прочее. Никогда не думал, что у него есть такое странное произведение.
– О чем?
– Бог знает что! – торопливо пояснил Валицкий. – О дьяволе. Философская повесть. Дьявол утверждает, что жизнь человечества в целом и каждого человека в отдельности предрешена и что любая попытка изменить ход событий влечет за собой страшные последствия… Извините, все это глупости, вам не до них.
– Рассуждения этого дьявола в общем-то не новы, – усмехнулся Васнецов. – Немало дьяволов в человеческой истории делали все от них зависящее, чтобы внушить людям мысль о покорности судьбе. Но революционерам, большевикам эта мысль ненавистна. Мы не покоримся никогда и никому. В том числе и немецкому фашизму. Недавно в горком пришло письмо от группы бойцов и командиров. Как бы вы думали, о чем? О том, какому наказанию следует подвергнуть Гитлера и его шайку, когда мы победим.
– К сожалению, это неактуально и пока не имеет практического значения, – с горечью проговорил Валицкий.
– Имеет! – убежденно сказал Васнецов. – Все имеет практическое значение. И ваш проект памятника, и то письмо. В них – вера в победу. Вера, несмотря на то что враг на пороге! Кстати: я вас очень прошу сохранить этот эскиз. Уверен, он пригодится.
Часы пробили половину десятого.
Васнецов быстро взглянул на медный циферблат, сверил время со своими часами и заторопился:
– Надо ехать. Итак, горком просит вас, Федор Васильевич, завтра же утром отправиться на Кировский. Вам приходилось бывать когда-нибудь на этом заводе?
– К сожалению, нет. Все мои связи с бывшим Путиловским ограничились тем, что комиссар той ополченской дивизии, где я служил, был как раз оттуда. Иван Максимович Королев.
– Королев вновь на заводе, – заметил Васнецов. – Дирекция поставила вопрос о возвращении в цеха наиболее старых и опытных специалистов. – И повторил: – Значит, утром – на Кировский. Указания насчет вас будут даны. Вам предстоит срочно выяснить, хватит ли там уже пробуренных скважин, достаточно ли оборудования… Словом, в состоянии ли завод перейти на автономное водоснабжение, если городская сеть будет разрушена. Пропуск вам доставят завтра к восьми утра.
Он протянул Валицкому руку.
В это время из репродуктора прозвучал голос:
– Граждане! Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение по улицам прекратить. Населению укрыться.
Зачастил метроном.
– Вам придется обождать, Сергей Афанасьевич! – озабоченно сказал Валицкий. – Знаете, теперь пошли такие строгости! У нас есть неплохой подвал. Я, правда, старался избегать…
– И очень напрасно, – сказал Васнецов. – Надо обязательно спускаться в убежище. Это приказ.
Радуясь, что Васнецов остается, и испытывая чувство некоторого смущения оттого, что подвал плохой, сырой, полутемный, Валицкий медленно шел рядом с ним по лестнице.
Подъезд был уже наполнен людьми, – вниз, в убежище, вела из вестибюля узкая лестница, по которой могли одновременно спускаться не больше двух человек.
– Ну вот, – сказал Васнецов, – теперь до свидания.
– А разве вы?.. – растерянно сказал Валицкий.
– Работа, Федор Васильевич, работа! – скороговоркой проговорил Васнецов. – А вам сейчас – вниз! А утром – на Кировский. Договорились?
