– Что с ребенком? – негромко спросил Звягинцев фельдшера.
– А-а!.. – безнадежно произнес тот. – Снимайте валенки, товарищ майор.
В голосе его прозвучала профессиональная безапелляционность, и Звягинцев подчинился. С огромным трудом он стянул с себя набухшие от воды и уже задубевшие валенки, затем размотал портянки. Молчанов, усевшись прямо на дощатый пол, сделал то же самое.
– В город или в Кобону, товарищ майор? – спросил Егоров.
– В город, – ответил Звягинцев.
– Вы сядьте, товарищ майор, – проскрипел старик, находившийся рядом. – Мы-то скоро отдохнем, отмучаемся, на Большую землю едем, а вам…
Вслед за тем у печки произошло какое-то движение и появился грубо сколоченный топчан.
– Что вы, не надо! – запротестовал Звягинцев.
– Садитесь, товарищ майор, – сказал Егоров, – босыми ногами на полу стоять – верное воспаление легких схватите… если уже не схватили.
Он придвинул топчан ближе к печке и положил на его краю валенки и портянки Звягинцева. Молчанов продолжал сидеть на полу, вытянув ближе к огню свои голые ноги.
Звягинцев сел на топчан, поблагодарил всех:
– Спасибо, товарищи! Большое спасибо. Только и вы садитесь. Здесь еще много места.
– Он дышит, дышит! – вновь вскрикнула утихшая было женщина и протянула ребенка Егорову.
К удивлению Звягинцева, тот совсем не реагировал на это.
Несколько секунд женщина продолжала держать ребенка на вытянутых руках. Потом каким-то странным, лишенным всякого выражения, пустым взглядом посмотрела на фельдшера и на Звягинцева, снова прижала ребенка к груди, сгорбилась, сникла и стала что-то бормотать полушепотом.
– Почему вы так с ней?.. – упрекнул фельдшера Звягинцев.
– Потому что ребенок мертв, – безжалостно произнес Егоров. – Умер еще до того, как они доехали сюда.
– Но ведь она говорит… – начал было Звягинцев и тут же умолк, поняв, что пытается обмануть самого себя.
Неожиданно пришла мысль, что он ошибался, полагая, будто у войны всего два лица и оба знакомы ему: пожарища, разрушенные дома, вой сирен в затемненном городе или поля, изрытые траншеями и окопами, солдатские трупы, припорошенные снежком, разбитые танки, искореженные орудия… Нет, война многолика. Вот перед ним еще одно лицо войны: набитая измученными людьми палатка на льду, а под хрупким льдом – бездонная пучина; в любой момент сюда может прилететь неприятельский снаряд, и тогда этим мученикам, покинувшим родной город, не добраться до Большой земли, все они пойдут под лед, в черную пропасть, подобную той, которая только что поглотила полуторку, груженную хлебом…
Звягинцев посмотрел на мать, баюкающую своего мертвого ребенка, и ему показалось, что, должно быть, от дыма, переполнившего палатку, в глазах появилась резь. Он закрыл глаза и до боли прикусил нижнюю губу.
Голос Молчанова Звягинцев услышал как бы издалека и даже не уловил смысла прозвучавших слов. Но, открыв глаза и взглянув на водителя, он увидел, что тот натягивает валенки.
– Машину, говорю, пойду прогреть, – ответил Молчанов на его вопросительный взгляд. – При таком морозе больше двадцати минут без прогрева нельзя.
– Нет, – сказал Звягинцев.
– Чего нет?
– Мы сейчас поедем, – сказал Звягинцев и тоже потянулся за валенками.
Было около девяти часов вечера, когда они подъехали к Смольному. Остаток пути до Осиновца и весь путь до города, а потом уже по совершенно пустынным темным улицам – мимо Пороховых, по шоссе Революции, Большому Охтинскому и Литейному проспектам – занял немногим более часа.
У ворот Смольного Молчанов затормозил, но часовой сделал угрожающий взмах рукой, направляя машину к оборудованной неподалеку стоянке.
– Ну, вот и приехали, – устало сказал Звягинцев, когда Молчанов поставил машину рядом с другими «эмками» и полуторками.
– Приехали, – подтвердил Молчанов.
Однако они оба сидели не двигаясь, словно еще не закончили того, что должны были сделать.
Наконец Молчанов сказал:
– Сейчас я вам мешки помогу тащить, товарищ майор.
– Подожди ты с мешками, – возразил Звягинцев. – Надо еще тебя на ночевку определить и на довольствие поставить.
– Ни к чему мне это, товарищ майор, – услышал он в ответ. – Спасибо. Я должен завтра утром на месте быть.
– Ты что, в уме?! – воскликнул Звягинцев. – После такой дороги сразу обратно?!
– Нет, – покачал головой Молчанов, – сразу не поеду. Сейчас к себе, на Васильевский, заскочу, продукты отдам и… эту вон лошачью ногу.
– У тебя родные здесь? – спросил Звягинцев и смутился оттого, что не поинтересовался этим раньше.
– Жена и дочка пятнадцати лет, – ответил Молчанов. – Обе на «Севкабеле» работают… Если живы.
Молчанов уже открыл дверцу кабины, но Звягинцев опять задержал его:
– Подожди! – И, повинуясь неожиданно охватившему его порыву, положил руку на плечо Молчанова, потянул его к себе и поцеловал в обветренную, небритую щеку.
– Да вы что, товарищ майор?.. За что? – забормотал растерянно Молчанов.
– За все, – не глядя на него, ответил Звягинцев. – А теперь подсоби с мешками.
Молчанов выпрыгнул из кабины и открыл заднюю дверь.
– Куда тащить-то? К воротам, что ли? – подчеркнуто грубовато спросил он, вытаскивая и кладя на снег один за другим три брезентовых вещевых мешка.
– К воротам, – тоже выходя из машины, сказал Звягинцев. – Впрочем, погоди… – Он вспомнил, что у него уже давно нет смольнинского пропуска. – Давай вон туда, в комендатуру…
15
В приемной комендатуры царил полумрак – горела, да и то вполнакала, всего одна электрическая лампочка. Несколько военных стояли в очереди к укрепленному на стене телефону.
Звягинцев подошел к одному из окошек бюро пропусков и протянул сидевшему по ту сторону лейтенанту свои документы. Тот взял их, внимательно прочел командировочное предписание, перелистал командирское удостоверение – узкую книжечку в серой дерматиновой обложке, пристально взглянул на Звягинцева, видимо сверяя фотографию с оригиналом, сказал: «Подождите» – и захлопнул перед его лицом деревянную дверцу.
Звягинцев, поняв, что лейтенант сейчас будет звонить и перепроверять вызов, отошел к стене.
Ему, привыкшему чувствовать себя в Смольном своим человеком, которого многие часовые знали в лицо, было неприятно ощущать себя сейчас посторонним, вынужденным проходить строгую проверку.
Он сложил у стены вещевые мешки и стал терпеливо ждать. Время от времени то одно, то другое окошко бюро пропусков открывалось, дежурные негромко выкрикивали воинское звание и фамилию, и тогда кто-нибудь из находившихся в комнате торопливо подходил за пропуском.
Наконец вызвали и его:
