не ждал от кагана Обадии похвал за проявленное малодушие, но и особой вины за собой не чувствовал. В конце концов, не каждое сражение может быть выиграно, а в данном случае против Карочея и Вениамина действовали очень умные и коварные враги, которые мгновенно оценили ситуацию и воспользовались оплошностью несчастного бека, который так неудачно пытался изобразить колдуна.
– У тебя было десять тысяч хазар, бек Карочей, а ты не сумел отбить нападение пятисот ротариев, которые хозяйничали в моем городе, как у себя дома. Неужели двадцать хазар не способны противостоять одному русу?
– С русом двадцать хазар могут справиться, а вот с людским невежеством – увы, – быстро нашелся с ответом скиф. – Да что там хазары, я сам был напуган до икоты. Когда на тебя летит огромный светящийся Ворон, очень трудно сохранить спокойствие, каган.
– Это фосфор, – вздохнул Ицхак Жучин. – Вещество, которое светится в темноте. Я сам пережил нечто подобное, когда огромный объятый пламенем языческий бог грозил мне кулаком. Велесовы волхвы горазды на такие штучки.
– Выходит, мои беки, ганы и хазары боятся ряженых, – криво усмехнулся Обадия, садясь в кресло.
Карочей вздохнул с облегчением. Похоже, вспышка ярости у кагана прошла, и он теперь способен рассуждать здраво. Дело-то было не в ряженых ротариях, а в вере. Сам Обадия может сколько угодно потешаться над Навьим миром и над именем Змей Тугарин, которым его нарекли жрецы, но в Хазарии слишком много людей, поверивших волхвам. И такие есть не только среди простолюдинов, но и среди ганов. И далеко не каждый хазар согласится теперь добровольно служить Дракону.
– Нам нужно время, Обадия, – мягко сказал Ицхак. – Хазары слишком ненадежны, чтобы их можно было бестрепетной рукой бросать на русов.
– Я это знаю, Ицхак, – холодно сказал каган. – Мы не готовы к войне. Нам нужно еще по меньшей мере пять – десять лет, чтобы выковать меч, способный сокрушить любого врага, дерзнувшего бросить вызов кагану Хазарии. Но это вовсе не означает, что я буду прощать своих ближников за отречение от истинной веры. Мне дела нет до того, во что верят простолюдины, но беки и ганы Хазарии должны быть иудеями. Они должны быть свободны от тех суеверий, которым подвержено стадо, данное им в управление. В противном случае мы никогда не избавимся от изменников в наших рядах. Ибо наши ганы будут толпами перебегать в стан язычников, как только им станет это выгодно. Ты меня понял, бек Карочей?
– Так я ведь веры не предавал, – возразил скиф. – А испугаться может каждый.
– Нет, Карочей. Тот, кто служит кагану Обадии, не должен бежать с поля битвы. Я ему это запрещаю. И каждый бек или ган, дрогнувший в бою, будет казнен по моему приказу.
– Этак у тебя не останется ни беков, ни ганов, уважаемый Обадия, – попробовал улыбнуться Карочей.
– Возможно, но это еще не повод, чтобы отрекаться от своих слов. Я прощаю тебе твою слабость, Карочей, в последний раз. Впредь я не жду от тебя известий о поражении, а весть о твоей доблестной гибели мне принесут другие.
Конечно, бек мог бы напомнить Обадии о бегстве из-под Варуны, когда тот лично возглавил отступающих хазар, но в данных обстоятельствах подобная дерзость стоила бы скифу головы. Обадия шел к власти, не щадя даже близких по крови людей, и уж тем более он не станет считаться с чувствами какого-то там скифа, приближенного к каганскому столу его же милостью. Карочею захотелось бежать как можно дальше из славного города Итиля, вот только бежать было некуда, ибо в любом конце Ойкумены ему грозило, в сущности, одно и то же – либо меч, либо петля.
– Бек Красимир нарушил мой запрет, – спокойно сказал Обадия. – Он принес в жертву кровавым славянским и туранским идолам шесть человек. За это будет наказан и он, и все сарайские старшины, независимо от того, какому богу они кланяются.
– Но ведь они сделали это из страха, – попробовал заступиться за Красимира скиф. – Обезумевшая толпа грозила им смертью.
– Я уже сказал тебе, Карочей, бояться в Хазарии нужно только меня. В третий раз я это повторять не буду.
Обадия резко поднялся с кресла и покинул зал. Скифу ничего другого не оставалось, кроме как с тоской обвести взглядом стены, помнившие многих верховных вождей Хазарии, быть может, даже более жестоких, чем Обадия. Но никогда еще каганскую булаву не держал в руках человек более непримиримый.
Обадия прибыл в Сарай, когда осень уже вступила в свои права, а город почти оправился от навьего нашествия. Жертвы, вовремя принесенные славянским богам, утихомирили как перепуганных обывателей, так и злых духов. Во всяком случае, за минувший месяц никаких происшествий в городе не случилось, и местные старшины вздохнули с облегчением. Бек Красимир, разумеется, не ждал от кагана благодарности, но все-таки считал, что вина его не из того ряда, чтобы всерьез опасаться за свою голову. Конечно, цитадель он потерял, но город ведь сохранил. Красимир, впавший было в смятение после всего случившегося, под воздействием рабби Иосифа теперь склонялся к мысли, что на Сарай напали ротарии, а вовсе не злые бесы. И все разрушения, случившиеся в городе, следует отнести на счет языческих волхвов, смутивших черный люд своими сказками. Во всяком случае, желание Красимира бежать в Новгородскую землю, бросив на произвол судьбы старших сыновей и имущество, сильно поостыло. В конце концов, обиженным волхвам ничего не стоило обвинить в связях с Навьим миром не только Обадию, но и самого Красимира, пусть и совсем недавно, но все же принявшего новую веру. А уж если поклонился Яхве, то будь добр соблюдать предписанный им порядок и не оглядывайся без конца на хитрых волхвов. На человеческие жертвы Красимир согласился скрепя сердце и только под давлением старшин. Уж слишком накалилась тогда обстановка в городе, и надо было спасать и свою и чужие жизни. А в жертву принесли всего лишь шестерых рабов, что вряд ли можно назвать большой потерей. Кто ж тогда мог предположить, что у кагана Обадии окажется на этот счет другое мнение? Бека Красимира гвардейцы кагана обезоружили прямо на пристани. Здесь же повязали и всех сарайских старшин, вышедших встречать Обадию с богатыми дарами. Исключение не сделали даже для рабби Иосифа, который, не менее изумленный, чем его товарищи, нашел в себе все-таки силы для протеста.
– Ты, рабби Иосиф, присутствовал при жертвоприношении? – спокойно спросил у старого знакомого Ицхак Жучин.
– А что мне еще оставалось делать? – возмутился Иосиф. – Ведь в жертву собирались принести меня. А я накануне уцелел только чудом. Пойми же нас, уважаемый каган-бек, мы все пережили страшную ночь. Люди боялись нового напуска навьей рати, которая окончательно погубила бы город.
– Ты же знаешь, Иосиф, что это глупые суеверия, – с сожалением покачал головой Жучин.
– Одно дело – знать, Ицхак, и совсем другое дело – видеть. Даже у меня волосы встали дыбом, что же говорить об этих несчастных. Люди стали покидать город, волхвы готовы были уже объявить Сарай проклятым местом. А принесенные жертвы успокоили людей, и многие вернулись обратно.
– Вы дали в руки волхвам оружие против новой веры и кагана Обадии, это ты хотя бы понимаешь, Иосиф?
– Так, по-твоему, было бы лучше, если бы я стал жертвенным бараном?
– Очень может быть, – холодно сказал Жучин. – Лучше и для тебя, и для кагана Обадии, и для нашей веры.
– Нас, что же, казнят? – растерянно спросил рабби.
– Да.
Иосиф засмеялся, Жучину на миг показалось, что рабби тронулся умом. Но он ошибся, уважаемый купец пребывал в здравом уме и твердой памяти. Во всяком случае, вопрос, прозвучавший из его уст, говорил именно об этом:
– А чем же тогда наша вера, Ицхак, лучше славянской? И не будет ли наша кровь первой жертвой на алтарь нового языческого бога, Змея Тугарина?
На свою беду рабби Иосиф задал свой вопрос слишком громко. Жесткое лицо кагана Обадии побледнело, а в его устремленных на единоверца глазах появился лед, способный заморозить самое горячее сердце. Во всяком случае, Иосиф его взгляд не выдержал и отвел глаза.
– Я ведь не воин, Ицхак, я купец.
– Сейчас такое время, Иосиф, когда каждый купец должен стать воином. Особенно если этот купец иудей не только по вере, но и по крови.
Помост для казни соорудили на площади близ сожженного и полуразрушенного кремника, из которого еще несло запахом гари, не выветрившимся за минувший месяц. На том самом месте, где совершилось жертвоприношение в честь славянских богов. Приговоренным никто не задал ни единого вопроса, похоже, кагану Обадии все уже было ясно. Их просто провели по улицам притихшего Сарая от пристани к центру города со связанными за спиной руками. Мечники Обадии, орудуя древками копий, согнали к помосту подвернувшихся горожан. Обыватели с изумлением смотрели на молодого человек с сухим породистым лицом, сидящего в кресле. Говорили, что это и есть каган Обадия. Вокруг Обадии стеной стояли разодетые беки, и любопытным приходилось вытягивать шеи, дабы хоть краешком глаза увидеть верховного вождя Хазарии, о котором в последнее время ходило столько слухов. Никто не знал, чем же сарайские старшины так прогневали грозного кагана, но приговоренным откровенно сочувствовали. Ропот возмущения не мог не долетать до ушей кагана, но лицо Обадии по-прежнему оставалось суровым и неприступным.
– Я все же прошу тебя, каган, пощадить рабби Иосифа, – тихо обратился к сестричаду Жучин. – Ведь он единственный рахдонит, уцелевший в том страшном погроме.
– Он не единственный, – спокойно отозвался Обадия. – По моим сведениям, ротарии не тронули ни женщин, ни детей.
– Я говорю о мужчинах.
– Мужчины – это те, кто пал в битве, не предав ни истинной веры, ни кагана. А кто та женщина, с ребенком на руках?
– Это Ярина, жена бека Красимира, – подсказал услужливый Карочей.
– Поразительно красивая женщина. Чего она хочет?
– Она хочет, чтобы ты пощадил ее мужа, – сухо отозвался Жучин. – О том же молят тебя и жены других осужденных.
– Позаботься о Ярине, Ицхак, – приказал Обадия. – И о сыне бека Красимира. Вина отцов не должна падать на детей. Начинайте.
Первой отлетела на плахе голова рабби Иосифа, видимо, каган не забыл вопроса, заданного им не к месту. Перед самой смертью рабби хотел что-то крикнуть, но не успел. Меч палача оказался проворнее слова, застрявшего в пересохшем горле. Зато никто не помешал беку Красимиру без тени страха, но с изумлением взглянуть на кагана.
– А ведь ты Дракон, Обадия. Да будет проклято твое имя, отныне и во веки веков.
Каган дернулся, словно собирался ответить дерзкому беку, осмелившемуся вслух повторить обвинение, брошенное однажды в лицо Обадии волхвами, но опоздал. Голова Красимира уже катилась с помоста к его ногам. Карочей аккуратно придержал ее червленым сапожком и чуть отодвинул в сторону, дабы выпученные глаза казненного бека не смущали покой кагана.
Обадия покинул Сарай в тот же день, оставив город под присмотром бека Карочея. Для последнего такое назначение, безусловно, было опалой. Но скиф по этому поводу не огорчился, ибо события последних дней показали, как опасно иной раз находиться подле сильных мира сего.
Набег на город Сарай удался на славу. Не потеряв ни одного человека, ротарии славно похозяйничали в городе, вернувшись в Варуну с большой добычей. Довольны остались все, кроме Воислава. Сокол рассчитывал на большее и никак не мог понять, почему Ярина отказалась уйти с ним. Неужели всерьез испугалась тех слухов, которые распускают о нем глупцы? Впрочем, прилетел он в Сарай действительно Черным Вороном. Но ведь любящее сердце должно было подсказать молодой женщине, что перед ней ротарий, а не бес. Нет, она не отвергла ласк Воислава, но в глазах ее явственно читалось недоверие.
