Гаи как-то сразу увял, погас, полез в угол и попытался снова закопаться в опилки.
После разговора с Гаи Копенковым майор открыл пошире окно и включил вентилятор — чтобы поскорее выветрился запах зоотуника.
Затем вышел из кабинета, пересек коридор и постучал в «райпожар» к Оресту Михайловичу Назарову.
— Ну, что новенького? — спросил Назаров, наливая чай. — Разыскали тетушку Шуру? Что случилось с Копенковым?
— Ох, навалилось все сразу на мою голову, — вздохнул майор. — Этот туник, который сейчас добровольно пошел стричься под бокс, тоже, оказывается, выпил два стакана газированной воды с кизиловым сиропом у Шуры. Вот он — узелок. А сама Шура пропала.
— Да, дела, — завистливо вздохнул Назаров.
— Что ты говорил про вчерашнюю лекцию? — спросил майор, набивая табаком массивный, похожий на маленькую дыню, чубук своей трубки. — Какую интересную гипотезу профессор выдвинул?
Гипотеза, может быть, слишком громко сказано, — усмехнулся Орест Михайлович, — но мысль, во всяком случае, занятная: если бы наши недостатки, пусть даже самые малые, были бы вдруг выставлены на всеобщее обозрение, то мы ужаснулись — настолько это страшно. Пагубные привычки, на которые мы не обращаем внимания, считая их мелочью, — это те же крупные недостатки, просто они еще не проявились полностью. И чем скорее мы от этих «мелочей» избавимся — тем лучше будет для нас и общества. Вот, сказал профессор, к примеру, многие, слушая лекции об алкоголизме, посмеиваются, считая, что если они выпивают всего-навсего по сто граммов в день, то они к алкоголикам никакого отношения не имеют. И профессор такие показал графики, диаграммы, такие цифры привел — ахнешь. Даже ста граммов достаточно иной раз, чтобы проявились все дурные наклонности человека! А очень часто и от более мелкой дозы человек теряет человеческий облик.
Интересно, интересно, — отчаянно дымя трубкой, сказал майор. — Спасибо за сообщение! — Теперь, насколько я донимаю, нужно ждать еще каких-нибудь происшествий!
Профессору с места возражал наш Органов, лектор, — продолжал Назаров. — Он кричал: «Не нужно бить из пушек, так сказать, по воробьям». Ты же знаешь разговорную манеру нашего болтуна Органова!
И в это мгновение (так зачастую бывает в плохой пьесе) в дверь постучали. Вошел сержант Маликов и, лихо козырнув, доложил, что на улице за нарушение общественного порядка задержан гражданин Органов…
Товарищ Органов был фигурой примечательной. Не только своей рекордной худобой, буйной рыжей шевелюрой, но и тем, что он с утра до вечера метался по городу и читал лекции (была бы путевка!) в детсадах и техникумах, на собрании текстильщиков и на эстраде парка для пенсионеров. Он читал их в восемь утра и в десять вечера, на любую тему, укладываясь в любой отрезок времени. Он уже давно был рекордсменом республиканского общества «Знание — сила» по числу прочитанных лекций. Кто-то из заезжих корреспондентов подсчитал, что товарищ Органов прочел за полвека своей просветительской деятельности сто пятьдесят тысяч лекций на восемьсот сорок три темы, произнес более миллиарда слов, включая междометия и предлоги, за что и получил, в общей сложности, значительно более миллиона рублей.
Любого лектора, появившегося на территории Ново-Дарьинска, Органов рассматривал как врага и конкурента. Рекордсмен был глубоко убежден, что лекционная пропаганда в городе — его личное дело. Однако поскольку все же справиться с целым городом даже Органову было не под силу, то он, скрепя сердце, вынужден был смириться с приливом новых лекторов, сохранив для себя наиболее выгодные лекционные площадки, с аудиторией не слишком требовательной.
Все шло более или менее привычно до вчерашнего дня. Вчера утром появился в резиденции общества «Знание — сила» этот столичный профессор Давыдов. Черт с ней, с его лекцией, в конце концов, но он читал ее… бесплатно! Вот что возмутило товарища Органова, который за всю свою жизнь ухитрился не прочитать даже самой куцей лекцийки «за так»!
«Гуманист, так сказать, благотворитель, — мысленно поносил Органов своего столичного коллегу, — общественник, антигонорарник… Делает карьеру, не иначе… подрыватель основ… в полном смысле альтруист, так сказать, бессребреник… чтоб ему навек охрипнуть, стать заикой и онеметь».
Но заклятья лектора-рекордсмена не подействовали — профессор Давыдов успешно прочел свою лекцию, и Органов, присутствующий на ней, со скорбью подумал, что если такие лекторы будут наезжать в Ново-Дарьинск чаще, то ему придется оформлять пенсию.
Дело в том, что Органов в свое время сделал некое открытие, очень помогающее ему слыть лектором-универсалом, экциклопедистом. Он считал, что залогом успеха любой лекции является непонятность. Лектор должен говорить много, но ни о чем. Тогда у слушателей создается такое ощущение, что они, с одной стороны — вроде все понимают, а с другой стороны — смысл лекции от них безнадежно ускользает. Таким втекающе-вытекающим методом можно было читать лекции по истории гончарной игрушки, космонавтике, о достижениях хирургии, проблемах воспитания дошкольников, теории кулинарного дела, вопросах строительства очистительных сооружений и так далее.
Процентов на восемьдесят лекции Органова состояли из вводных слов, формул-штампов, повторов и обращений, никакого отношения к основной теме не имеющих. Благодаря фразам-паразитам за тридцать- сорок минут Органов умудрялся, ничего не сказать по существу о предмете лекции, настрогать такой ворох словесной стружки, что сквозь него уже невозможно было добраться до смысла, до сути темы.
— Я вас приветствую, дорогие товарищи! — начинал Органов, вдохновенно ероша рыжую шевелюру. — Очень рад новой очередной, так сказать, встрече с высоко уважаемой аудиторией! Вижу среди вас товарищей, которые уже неоднократно бывали на моих лекциях — польщен, польщен, спасибо. Сегодня, а именно в данный момент, прямо сейчас, мы начинаем разговор об одной, единственной в своем роде и в своей области, из фундаментальных тем, проблеме животрепещущей и актуальной, которую многократно и, надо сказать, не без успеха, освещали в своих передовых творениях — не будем бояться этих слов — лучшие умы данного конкретного этапа современности. Среди гигантского числа (подчеркиваю — гигантского!) стоящих перед современным обществом проблем, задач, вопросов, требующих разрешения, и разрешения немедленного, особое место занимает предмет нашей сегодняшней лекции. Избрав данную тему, мне кажется, мы не раскаемся и не будем сожалеть, что остановили свое внимание именно на ней. Как говорит в своей книге буржуазный философ О’Кокиль, ученый, далекий от марксизма, но тем не менее собравший необычайно большой, я бы сказал, даже более того — обширнейший! — фактический материал по интересующей нас сегодня теме, «в любом явлении действительности бьется пульс современности, надо уметь его прощупать». Итак, чтобы во всем объеме представить себе интересующее нас, как говорится, явление, в общем и целом, в частностях и в деталях, я позволю себе подчеркнуть именно значение каждой детали, точнее говоря, кажущейся мелочи, ибо мелочей, как вам известно, в настоящей науке не бывает — так вот, чтобы сформулировать все — мало, разумеется, одних только слов. Нужны, конечно, и кинокадры, и диапозитивы, и, простите за выражение, карты… хе-хе… географические, конечно, а также многие другие наглядные пособия. Но в связи с тем, что у нас очень ограничено время, мы едва-едва, как мне представляется (и вы в этом, надеюсь, убедитесь!), уложимся в него, не прибегая к демонстрации кино и, простите за термин, голограмм.
Подобным образом Органов мог говорить часами. Молодые лекторы называли органовский стиль «мертвой зыбью» — водянистые, бессодержательные фразы волнами наступают на слушателя, убаюкивают его, притупляют восприятие, обволакивают, как вата.
Кончал Органов свою неплохо оплачиваемую трепатню традиционным финалом, который он позаимствовал у одного остроумного литературного критика:
— Итак, товарищи, тем не менее, но тем более, и скорее более чем менее, да здравствует то, благодаря чему, несмотря ни на что! Спасибо за внимание!
На Органова неоднократно и часто жаловались. Его прослушивали комиссии и общественные комитеты, но все оставалось по-прежнему: рекордсмена лишь слегка журили, давали ему советы, но раз и навсегда отставить его от слушателей никто не решался.
