— свои мысли, привычки, характер. И я в какой-то момент начала задумываться об этом и пытаюсь понять себя уже с тринадцати лет, хотя, кажется, мало в этом продвинулась. Иногда вечером в постели не могу удержаться, чтобы не потрогать свои груди и услышать, как спокойно и ровно бьется сердце.
Похожие чувства я бессознательно испытывала и раньше, перед тем, как пришла сюда. Однажды я ночевала у Джекки, и мне ужасно захотелось увидеть ее тело, что ни разу до сих пор не удавалось. Я предложила в знак дружбы дотронуться до ее груди, и чтобы она дотронулась до моей. Но Джекки отказалась. А в другой раз меня охватило желание расцеловать ее, что я и сделала. Я буквально впадаю в экстаз, когда вижу обнаженную женскую фигуру, например Венеру Шпрингера. Это так необыкновенно прекрасно, что я часто не могу сдержать слез. Ах, если бы у меня была подруга!
Анна.
Четверг, 6 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Мне просто необходимо откровенно поговорить с кем-то, поэтому я в последнее время все чаще беседую с Петером. Вообще, мне всегда было уютно в его комнатенке, но поскольку Петер чрезвычайно скромный и сам никогда навязывается, я боялась показаться надоедливой и не оставалась у него долго. А в последнее время как раз искала повод поболтать, и вот такая возможность представилась. Петер вдруг помешался на кроссвордах и теперь только ими и занимается. Я предложила ему свою помощь, и мы уселись рядом: он за столом, я на диване. Когда я смотрела в его синие глаза, то почему-то чувствовала себя смелее. Петер был явно смущен моим неожиданным визитом. Его лицо выдавало беззащитность и неуверенность, и в то же время я ощущала, что рядом со мной мужчина. Его застенчивость трогала меня и хотелось сказать:
'Расскажи, наконец, что-то о себе, не обращай внимания на мою пустую болтовню'. Однако подобные слова легче произносить мысленно, чем в действительности.
Ничего особенного в этот вечер не произошло, кроме того, что я рассказала ему о статье Сиз Хейстер. Конечно, не все, что писала в дневнике, а лишь о том, что он с годами непременно приобретет уверенность в себе.
Вечером я плакала безудержно. И думала: почему это я должна добиваться расположения Петера? Но так или иначе, именно этого мне хочется, поэтому я не оставлю Петера в покое, пока не заставлю его заговорить.
Только не подумай, что я влюблена, об этом нет и речи. Если бы у ван Даанов был не сын, а дочка, то я бы так же пыталась подружиться с ней.
Сегодня утром я проснулась примерно без пяти семь и совершенно ясно вспомнила свой сон. Мне снилось, что я сидела на стуле, а напротив меня сидел Петер… Шифф. Мы листали книжку с рисунками Мари Бос. Я все так четко помнила, даже эти рисунки! Но самое главное не это. В какой-то момент мои глаза встретились с красивыми карими глазами Петера, и тот ласково сказал: 'Если б я знал, то пришел бы к тебе гораздо раньше!' Потом я почувствовала прикосновение его мягкой и холодной щеки, и это было так хорошо, так прекрасно…
В тот момент, все еще щекой к щеке я проснулась. Казалось, что его глаза так глубоко заглядывают в мое сердце и читают там, как сильно я любила его и люблю до сих пор. Я почти плакала: мне было ужасно грустно, что я его нашла, чтобы тут же потерять снова. Но одновременно я радовалась, что Петер не забыл меня. Удивительные сны снятся мне! Однажды я видела во сне бабулю (папину маму) так отчетливо, что различала каждую ее морщинку. Позже мне приснилась другая бабушка, которая пришла ко мне, как ангел-хранитель. А потом Ханнели, как бы олицетворяющая всех евреев и всех моих друзей.
А теперь Петер, милый Петер, он предстал передо мной словно живой, я видела его так ясно, так хорошо.
Анна.
Пятница, 7 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Как это мне до сих пор не пришло в голову рассказать тебе историю моей большой любви!
Когда я еще ходила в детский сад, мне очень нравился Сэлли Киммел. Отец его умер, и он жил с матерью и теткой. Двоюродный брат Сэлли, Аппи, высокий, стройный и темноволосый, похожий на кинозвезду, вызывал всеобщее восхищение, а сам Сэлли был смешным и толстым. Мы много времени проводили вместе, хотя моя любовь оставалась без ответа. Но потом я встретила Петера и тогда влюбилась по-настоящему. Он тоже привязался ко мне, и целое лето мы были неразлучны. Так и вижу мысленно, как мы вместе идем по улице: он в белом хлопчатобумажном костюмчике, а я в коротком летнем платье. После летних каникул я пошла в последний класс младшей школы, а он поступил в среднюю. Он часто заходил за мной после уроков или я за ним. Петер — настоящий красавец: высокий, тонкий, с умным, серьезным, спокойным и привлекательным лицом. У него были темные волосы, прекрасные карие глаза, загорелые румяные щеки и тонкий нос. Особенно я любила его улыбку, немного озорную и шаловливую.
Потом я уехала на каникулы, а Петер за это время переехал и поселился в одной комнате с мальчиком постарше. Тот, очевидно, внушил ему, что я недоросль и мелюзга, и Петер отдалился от меня. Но я так любила его, что не хотела этому верить, пока не осознала, что выгляжу смешной, постоянно бегая за ним.
Годы шли. Петер дружил с девочками своего возраста, а со мной даже не здоровался. Когда я начала учиться в еврейском лицее, многие мальчики из класса влюбились в меня. Это, конечно, льстило мне, но трогало мало. Потом, как я уже рассказывала, в меня безумно влюбился Хелло, но я сама не любила никого.
Существует пословица: 'Время все излечивает'. Так произошло и со мной. Я убедила себя, что Петер мне никогда серьезно не нравился. Но воспоминания остались, и должна признаться, что я иногда злилась на него и ревновала к другим девочкам. А сегодня утром осознала, что мои чувства совсем не изменились, наоборот, они росли и крепли вместе со мной. Я даже могу понять, что казалась Петеру ребенком, но мне было очень больно, когда он забыл меня.
Я видела его лицо очень близко, и знаю теперь наверняка: никто никогда не тронет мое сердце, как он.
Сегодня утром я была сама не своя. Когда папа поцеловал меня, я чуть не вскрикнула: 'Ах, если бы это был Петер!'. Чем бы я не занималась в течение всего дня, я беспрестанно повторяла про себя: 'Петель, о, милый Петель…'.
Что же теперь делать? Просто жить, молиться Богу и просить его, чтобы мы с Петером нашли друг друга, когда я выйду отсюда. Он тогда взглянул бы мне в глаза, прочитал в них мои чувства и сказал: 'О, Анна, если б я знал, то пришел бы к тебе гораздо раньше!'. Как-то мы с папой говорили о сексе, и он сказал, что я еще не могу понять, что такое чувственное влечение. Но думаю, что понимала это уже тогда, а тем более — сейчас. Никто мне так не дорог, как милый Петер!
Я посмотрела на себя в зеркало и увидела, как изменилась за этот день. Глаза казались ясными и глубокими, губы нежными, а щеки порозовели, чего не было уже месяцы. Я выглядела счастливой, но к этому примешивалась грусть, и улыбка быстро слетала с моего лица. Как же я могу быть счастливой, если Петер, возможно, совсем не думает обо мне? И все же я до сих пор вижу его прекрасные глаза и чувствую прикосновение его щеки к моей щеке. Петель, о Петель, как забыть мне то мгновение? Разве сможет кто-то другой занять твое место, ведь это покажется лишь жалкой подделкой. Я люблю тебя, и моя любовь так велика, что просто не умещается в сердце. Она должна выйти наружу, и тогда и смогу увидеть, как она огромна!
Если бы неделю назад и даже вчера кто-то спросил меня: 'За кого из своих знакомых ты хотела бы выйти замуж?', то я ответила бы: 'За Сэлли: с ним спокойно и надежно'. А сегодня я бы закричала: 'За Петеля, потому что его люблю всей душой!'. Но в одном я бы оставалась твердой: 'Он может дотронуться только до моего лица'.
Сегодня утром на чердаке я сидела перед окном, и мысленно разговаривала с Петелом, а потом представила, как мы плачем вместе. И снова почувствовала его губы и чудесную щеку. О Петель, приди ко мне, думай обо мне, мой дорогой Петель!
Среда, 12 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Уже четырнадцать дней, как Беп снова с нами, хотя ее сестренке только со следующей недели можно посещать в школу. Мип и Ян два дня сидели дома — оба испортили себе желудки. У меня новое увлечение — танцы и балет! Каждый вечер упражняюсь. Из своей сиреневой комбинации мама соорудила для меня настоящую балетную пачку. Но переделать гимнастические тапочки в балетные пуанты, к сожалению, не получилось. А между тем мои онемевшие мышцы приобретают прежнюю гибкость. Очень полезное упражнение, когда сидя на полу, пытаешься обеими руками приподнять ноги. Приходится подкладывать подушки, иначе моя бедная попка не выдержит!
Сейчас у нас все читают 'Безоблачное утро'. Мама от этой книги в восторге, поскольку речь идет о проблемах молодежи. Про себя я иронизирую: 'Занялась бы лучше собственной молодостью!' По-моему, мама воображает себе, что у нас с Марго самые лучшие отношения с родителями, какие только могут быть. А сама постоянно вмешивается в наши дела! При этом Марго интересует ее больше, потому что мои мысли и проблемы, как мне кажется, ей совершенно чужды. А я не собираюсь объяснять маме, что одна из ее дочек совсем не такая, как она себя представляет — ведь она бы лишь растерялась, расстроилась и не знала, как себя вести. И в результате ничего для меня не изменилось бы. Конечно, мама понимает, что между нами нет настоящих любви и доверия, но наверно, утешает себя тем, что это временно.
Марго сейчас мила и добра ко мне, по-моему, она очень изменилась — ни следа прежней раздражительности. Она все больше становится моей настоящей подругой. И я для нее уже не маленькая глупышка, с которой совсем не нужно считаться. Мне самой странно, что я часто смотрю на себя глазами других и как бы читаю жизнеописание чужой для меня Анны Франк.
Раньше дома, когда у меня не было так много времени на раздумья, мне иногда казалось, что папа, мама и Марго — вовсе не родные для меня люди. Бывало, что по полгода я играла роль сироты, пока, наконец, не начинала сердиться на себя и понимать, что я сама виновата. Нечего разыгрывать страдания, если тебе прекрасно живется! И какое-то время я заставляла себя быть милой и послушной. Каждое утро я надеялась, что первой увижу маму, и та ласково ответит на мое приветствие. И я, в самом деле, радовалась ее доброй улыбке. Но потом она неизбежно делала мне то или иное замечание или выговор, и я уходила в школу, чувствуя себя разочарованной и отвергнутой. По пути из школы я мысленно прощала маму — ведь она всегда так занята! Приходила домой веселая, болтала без умолку, но все заканчивалось так же, как утром. Иногда я убеждала себя, что надо оставаться сердитой, но мне так не терпелось поделиться школьными новостями, что я забывала об этом намерении. Ну, а затем снова приходило время, когда я уже не прислушивалась по утрам к шагам на лестнице и по вечерам плакала в подушку от одиночества.
А здесь, как ты знаешь, все переживания только усилились. К счастью, Бог послал мне утешение — Петера! Я целую тайком свой медальон и думаю: 'Ах, какое мне дело до всей этой суеты! У меня есть Петель, и никто об этом не знает!'. Это чувство поможет мне пережить все невзгоды. Если бы они знали, что у меня на душе!
