Суббота, 15 января 1944 г.
Милая Китти!
Какой смысл описывать тебе в деталях все наши ссоры и споры? Ведь достаточно рассказов о том, как мы делим мясо и жир, и отдельно жарим для себя картошку. Уже несколько дней мы позволяем себе чуть больше ржаного хлеба, потому что с четырех часов только и думаем об ужине, и усмирить наши голодные желудки невозможно.
Мамин день рождения все ближе. Куглер дал ей по этому случаю дополнительную порцию сахара, что, разумеется, вызвало зависть госпожи ван Даан. Оказывается, ее в свое время обделили. Не буду надоедать тебе рассказом о ругани, истериках и ядовитых разговорах. Но представь, как все это надоело нам!
Мама выразила невыполнимое желание: не видеть ван Даанов хотя бы недели две.
Я спрашиваю себя: всегда ли ссоришься, если живешь так долго бок о бок?
А может, нам просто не повезло? Когда Дюссель за столом наливает себе четверть всей мясной подливки, прекрасно зная, что другим осталось слишком мало, аппетит у меня пропадает вовсе. Так бы и бросилась на него, стащила со стула и выгнала вон! Неужели большинство людей такие же эгоисты и жадины?
Наверно, неплохо, что я познала здесь человеческую природу, но хорошего понемножку. Петер такого же мнения.
А война продолжается, пока мы здесь спорим, ссоримся и мечтаем о свободе. Надо пытаться и в наших условиях жить нормально и даже радоваться!
Вот я все рассуждаю… Боюсь, что еще немного, и я превращусь в высохшую фасолевую веточку. А мне так хочется еще побыть обычной девочкой!
Анна.
Среда, 19 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Сама не понимаю до конца, что со мной, но после того сна я уже не та, что прежде. И знаешь, сегодня ночью мне снова снился Петер, и он опять смотрел на меня такими глубоким взглядом. Однако этот сон не был таким прекрасным и явственным, как прошлый.
Ты знаешь, что раньше я всегда ревновала Марго к папе. Сейчас от этого не осталось и следа. Мне, правда, по-прежнему больно, когда папа нервничает и раздражается, но при этом я думаю: 'Нельзя обижаться на вас за то, что вы такие! Вы все рассуждаете о мыслях и делах современной молодежи, а на самом деле ничего об этом не знаете!'. От отца я ожидаю больше, чем поцелуев и других нежностей. Наверно, ужасно, что я все время так занята собой? Может, я должна все им прощать — ведь я так хочу быть хорошей и доброй. Я и прощаю маме, но не могу смириться с ее сарказмом и насмешками.
Я знаю, что далеко не совершена, да и возможно ли это вообще?
Анна Франк.
P.S. Папа спросил меня, рассказала ли я тебе о торте. Дело в том, что мама на день рождения получила от наших попечителей настоящий шоколадный торт. Конечно, это было замечательно! Но сейчас меня это мало занимает.
Суббота, 22 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Может, ты знаешь, почему все люди так оберегают свой внутренний мир?
Почему я с другими совсем не такая, как с самой собой? Почему мы все мало доверяем друг другу? Да, конечно, на это найдутся причины, но все же грустно, что даже самые близкие мало тебя понимают.
Кажется, что с тех пор, как мне приснился тот сон, я повзрослела, и больше стала «личностью». Ты не поверишь, но даже к ван Даанам я сейчас отношусь иначе, и менее принципиальна во время наших стычек. Как же я могла так измениться? Знаешь, я часто думаю в последнее время, что если бы мама была иной, настоящей «мамочкой», то наши отношения сложились бы совсем иначе. Разумеется, у госпожи ван Даан несносный характер, но если бы не мамины излишние принципиальность и упрямство, то ссор было бы в два раза меньше. У госпожи ван Даан есть, кстати, одна хорошая черта: с ней можно нормально поговорить. Несмотря на ее эгоизм, жадность и вероломство, она легко соглашается и уступает, если ее не раздражать и не провоцировать.
Конечно, она не всегда последовательна. Но, набравшись терпения, с ней обычно можно договориться.
Разногласия по вопросам воспитания, избалованности, еде — все, все, все — не вызвало бы наших ужасных пререканий, если бы мы видели в других не только плохие, но и хорошие стороны и вообще, относились к людям дружелюбно.
Да, Китти, я знаю, что ты думаешь: 'Анна, ты ли это говоришь? Ты, которая слышала от верхних столько жестоких слов и испытала столько несправедливости!'.
Это правда, и тем не менее… Сейчас я все это пересматриваю, но не собираюсь действовать, как в пословице: 'Стоит запеть старым, пищат молодые'. Я хочу лучше узнать ван Даанов и понять, были ли мы справедливы в наших суждениях о них или что-то преувеличивали. Может, я в итоге решу, что родители правы. А если нет, то постараюсь объяснить им их ошибки, а уж сама останусь при собственном мнении. Я буду использовать любую возможность, чтобы открыто поговорить с госпожой ван Даан о наших спорных предметах, и несмотря на нелестное прозвище «всезнайки», сохраню нейтральную позицию.
Конечно, я не стану выступать против своей семьи и всегда буду защищать своих родных против кого бы то ни было, но сплетен от меня больше никто не услышит — это осталось в прошлом!
До сих пор я была убеждена, что во всех ссорах виноваты только они, но на самом деле, доля нашей вины тоже есть. По сути дела мы были правы, но как разумные люди (а к ним мы себя причисляем) мы должны лучше пытаться понять окружающих.
Надеюсь, что сейчас я наконец разобралась, что к чему.
Анна.
Понедельник, 24 января 1944 г.
Дорогая Китти!
Со мной произошло что-то странное (хотя слово «произошло» тут неточно).
Раньше — и в школе, и дома — о взаимоотношениях полов говорили, как о чем-то тайном и неприличном. При этом всегда шептались, а тех, кто еще ничего об этом не знал, высмеивали. Мне не нравились разговоры в подобном тоне, но изменить я ничего не могла, поэтому молчала и пыталась узнать как можно больше от подруг.
Однажды (я тогда уже знала достаточно) мама сказала мне: 'Анна! Я хочу дать тебе хороший совет. Никогда не говори об этом с мальчиками и не отвечай им, если они начнут разговор сами'. Я буквально помню, что ответила тогда: 'Разумеется, нет, как же иначе!'. И предмет был исчерпан.
Первое время жизни в Убежище папа часто заговаривал со мной на эту тему, хотя я предпочла бы обсуждать такие вещи с мамой. Что-то я и сама читала в книгах.
Петер ван Даан относится, на мой взгляд, к вопросам пола спокойно и естественно, а меня он никогда не дразнил и не расспрашивал. Его мать как-то призналась, что ни разу с Петером о подобном не беседовала и даже не знает, насколько он просвещен.
Вчера, когда я, Петер и Марго чистили картошку, разговор зашел о Моффи.
Я сказала: 'Ведь мы даже не знаем, какого он пола'. 'Почему же нет, — ответил Петер, — он кот!'. Я рассмеялась: 'Хорош кот — в интересном положении!'. Остальные засмеялись тоже. Дело в том, что Петер месяца два назад объявил, что Моффи вскоре обзаведется потомством — так раздулся у него живот. Но оказалось, что кот просто чем-то объелся, и родов не последовало.
А теперь Петер, чтобы снять с себя обвинения, решил внести полную ясность: 'Можешь сама посмотреть. Я как-то недавно с ним возился и точно убедился, что он кот'. Мне стало ужасно любопытно, и я отправилась с Петером на склад. Моффи, однако, не был настроен принимать гостей, и его негде не было видно. Мы подождали немного, пока не замерзли и в итоге ушли ни с чем.
Вечером я услышала, что Петер снова пошел на склад. И преодолевая страх, последовала за ним по темной лестнице. В этот раз Моффи был тут как тут, и Петер пытался схватить его, чтобы поставить на весы. 'А ты здесь, — сказал он, — хочешь посмотреть?' Без излишних церемоний он уложил кота на спину и, придерживая его голову и лапы, начал объяснять: 'Вот его половой член, а там за волосиками — задний проход'. Тут Моффи вырвался и снова встал на свои белые носочки. Если бы какой-то другой мальчик произнес в моем присутствии слова 'половой член', то я бы умерла от стыда. Но Петер говорил так просто и естественно, что я оставалась совершенно спокойной. Мы еще немного поиграли с Моффи, поболтали на разные темы и потом медленно направились по длинному коридору к двери.
Я спросила:
— Муши кастрировали при тебе?
— Да, конечно. Это, кстати, минутное дело. Ему, разумеется, дали наркоз.
— У него что-то удалили?
— Нет, доктор лишь надрезал семенной канал. Внешне ничего не заметишь.
Я набралась мужества, хотя это было не просто!
— Послушай, Петер, когда ты говоришь 'половой орган', ты понимаешь, что у самок и самцов они называются по-разному?
— Да, я это знаю.
— У самок «влагалище», насколько я знаю, а как у самцов, я не помню.
— Угу.
— Хотя, не удивительно, что я забыла, ведь эти слова редко произносят или пишут.
— Почему бы тебе не спросить наверху? Мои родители знают достаточно, и опыта у них больше, чем у меня.
Мы как раз подошли к лестнице, и я решила больше ничего не спрашивать. Никогда — даже с девочкой — я не решилась бы так говорить! И уверена, что когда мама предостерегала меня от любопытства мальчиков, она имела в виду что-то более невинное.
