края.
— Ну, ты, блин, Сидор, и загнул, — раздался со стороны конюшни восхищённый голос подходящего Димона. — Куда там палата аглицких лордов.
— Цицерон! — продолжал он издеваться. — Не, этот как его, во, вспомнил — Конь.
— Сам ты Конь, знаток хренов, — перебил его насмешливый голос Мани. — Не Конь, а Кони. И не Цицерон, а Марк Юльевич Цицерон, темень несчастная, продолжала Маня издеваться, теперь уже над Димычем. Почувствовав, после длительного напряжения, что можно уже расслабиться, она решила оторваться по полной.
— Сама ты, Манька, темень, — ехидно заметил ей Димон, — а парня от голода шатает, и если сейчас его не покормить, то потом уже не будет тебе ни Цицерона, ни Марк Юльевича Цезаря. Ничего, одним словом, не будет.
— О чём это они говорят? — Слегка расслабившись и повернув в сторону конюшни голову, растерянным голосом спросил паренёк.
— Они спорят о ценах на постой в этом трактире и о возможности переночевать, а то всех уже утомило наше долгое путешествие, — в полголоса проговорил Корней, за спиной Сидора поднимаясь на крыльцо.
— Из дальних краёв, видимо, вы прибыли сюда, коли не знаете, что здесь место для ночлега есть всегда и для всех. И хозяева за ночлег, по крайней мере, в зале, денег не берут. Правда, даром не кормят, но хоть переночевать можно, — вежливо ответил паренёк Сидору, скосив глаза на спину Корнея.
— Ну, так и что, принимает пан моё предложение? — напомнил Сидор. — Кров и стол, в обмен на некоторую информацию. Невелика плата, но и мы люди небогатые. Чем можем, тем и заплатим.
— Ну, если только за сведения о нашем княжестве. О дорогах, трактирах и постоях, мостах и переправах, то я согласен. Буду весьма признателен, составить компанию Вашему, на мой взгляд, весьма странному обществу.
— Ну, вот и хорошо! А то мы уж забодались ночевать по кустам и полянам. Да жрать всякую дрянь, приготовленную впотьмах на вонючем костре, — довольно откликнулся Сидор, поднимаясь на крыльцо и входя в обеденный зал.
— Ну вот, бейте меня семеро, пинайте меня несчастного, — тут же возмутился Димон, поудобнее устраиваясь за отведённым для них столом. — Теперь до конца моей бренной жизни будут меня несчастного попрекать. Стоило только один раз приготовить похлёбку по своему фирменному рецепту, так теперь заедят, сырьём заедят.
— А нефига было воду из лужи черпать, — возмутилась Маня, устраиваясь напротив него. — Мог и прогуляться на десяток лишних шагов в сторону ручья. Благо он то, как раз был рядом.
— Так кто ж знал, что там деревня недалеко? Что эти, чёртовы свиньи, даже на ночь в хлев не запираются?
— Погоди, погоди, Димочка, я тебе и эту свинью, и эту лужу ещё не раз припомню.
— Подумаешь! — весело махнул Димон рукой, наливая себе стакан пива из заказанного Корнеем кувшина. — Ведь не помер же никто. И не отравился. Всё хорошо, одним словом.
— Ага! Это тебе хорошо. Освободился, думаешь, от очереди на готовку раз и навсегда. Фигушки. Будешь ты теперь, Димон, кухонный мужик, — удовлетворённо проговорила Маня, отбирая у него кувшин и наливая себе кружку пива.
— Что-о-о? Какой такой мужик?
— А такой, — продолжала балагурить Маня, прервавшись на секунду попробовать пива. — Будешь ты теперь дрова колоть и воду носить до конца своей бренной жизни. Мы все спать будем, а ты будешь носить. И вперёд носить, и назад носить. Туда, сюда. Туда, сюда. Пока нам не надоест. А как надоест, будешь ты, Димочка, дрова колоть. Колоть, колоть, колоть. И нам колоть и всем последующим путникам, кто вздумает там остановиться. На той, на полянке, то исть.
— Это они о чём? — тихо спросил Сидора давешний паренёк, робко тронув за рукав ветровки.
— Да, это они о своём. О девичьем, — бросил рассеянно Сидор, скидывая под стол, захваченный с собою дорожный баул.
— А что, он из этих? Ну, которые неполноценные, и с девицами не могут?
— Не! Этот с девицами может, — усмехнулся ему Сидор, устраиваясь поудобнее за столом и пододвигая к себе миску с каким-то хлёбовом, уже принесённым трактирщиком. — Ещё как может. Да только, видать, давненько он с девицами дел не имел, вот и несёт пургу всякую. Моча в голову, видать, вдарила, — улыбнулся он, глядя на веселящегося Димона. — Ну, да ничего. Поест вкусненького. Пивка хлебнёт кисленького. Отоспится на полатях мягоньких. Глядишь, дурь то и пройдёт. А не пройдёт, так по девкам понесёт. Вот тогда уж держись. Без приключений не обойдётся. Помню, как-то, занесло нас, проездом из Осташкова, в Бологое, что на Валдае. Каким ветром уж и не упомню, а….
— Сидор, у нас проблема, — перебил его незаметно подошедший Корней.
— Что Корней, без меня никак не решаемая? — недовольно отозвался Сидор. — Видишь, мы с нашим юным другом изволим каши откушать, да хлебного кваску хлебнуть.
— Откуда здесь квас? — скептически хмыкнул Корней. — Где ты его тут видал? А вот проблема имеет место быть. Хозяин местный требует паренька взад, к лопате. Говорит, что мол, обещался, паренёк стойла свиные вычистить, а работы не работает, должок не отрабатывает.
— Ну и в чём проблема? Дай ему денег и пусть отвалит. Сам же видишь, что у нас весьма познавательная беседа наблюдается. Да и паренька подкормить не мешало бы, — тихо шепнул на ухо Корнею, сквозь зубы Сидор.
— Не берёт, гнида кабацкая, — отвернувши лицо от паренька, на ухо прошептал ему Корней. — Вдвое, втрое, против долга паренька, денег давал. Не берёт. Да и должок то, так себе, две медные полушки. Слова доброго не стоит. А нет, зауздило, видать. Не деньги, говорит, нужны, а слово, даденное, пусть отрабатывает. Пан он или не пан. Слово евойное, мол, подороже то двух монеток будет. И, гаденько так, гнида, лыбится.
— Лыбится, говоришь, — начал заводиться Сидор. — Ну, ну.
— Видать пролетарскую свою, классовую любовь показывает. Да приязнь, выказать хочет, рожа щербатая.
— Она пока не щербатая, — усмехнулся Корней.
— Прошу прощенья, господа, но я и так, похоже, задержался в вашем обществе. О чём мне и напомнил многоуважаемый хозяин этих покоев, — тихо, на грани слышимости, сказал их сосед, криво улыбаясь одними губами и начиная подниматься из-за стола.
— А слово дадено, и не выполнить его негоже для дворянина.
— Гоже. Не гоже. А издеваться над человеком, да в тяжкую минуту, никому не позволено. И уж тем более, не гнили этой кабацкой, у которой на роже написана вся его пролетарская, холуйская ненависть. Ненависть холуя по жизни, к вольному человеку.
— Холуй, не холуй, а навоз чистить надо. Слово своё, долг свой, хоть и небольшой, а отработать требуется, — тихо ответил паренёк.
— Ну что ж. Коли такое дело, коль уж дал слово вычистить свинарник, значит вычистим.
— Тут ты прав. Слово, даденное надо держать. Вот только, слово ты дал, что свинарник вычистишь. А говорил ли ты, что сам чистить будешь? — весело ухмыляясь, спросил Сидор.
— Да нет, что говорить то. И так всё понятно? — растерянно просипел пацан.
— Кому понятно, а кому и нет, — скалясь лошадиной улыбкой, — проскрипел Корней, — мгновенно понявший, куда Сидор клонит.
— А пойдём ка, братцы, к хозяину этих злачных мест. Да объясним ему, непонятливому, юридические тонкости договоров. Дабы понял, сей клещ кабацкий, в чём разница между исполнением и исполнителем.
На сей возвышенной ноте, компания уже изрядно к тому времени подгулявших товарищей высыпала во двор, учить кабатчика тонкостям современной юриспруденции.
Бедный кабатчик и представить себе не мог, каковым трактовкам, данного мальцом слова, требуется следовать. Однако, на удивление, безропотно, затратив на это целую ночь, вычистил огромное стойло свиней, показав в этом деле удивительную сноровку и умение.
