деятельность, как действительность); в шестой — проблема сущего; в седьмой сфере стояло пустое место: здесь карандашик Штейнера вписал мне слово «Сущность».
Если же брать природу мира в логизме, то семь мироощутительных этапов воззрений эмблематических таковы: 1) понятие рассудка, 2) разума, 3) метода как эмблемы, 4) эмблема, 5) диалектика, 6) логика собственно, 7) логос.
В волюнтаризме эти этапы: 1) данное, 2) явление, 3) конструкция, 4) идеология, 5) идеация, 6) идеал; в эмпиризме: 1) описание, 2) классификация, 3) система, 4) синтез, 5) творчество, 6) созерцание, 7) теория («теория» сама здесь «град», «Новый Иерусалим»); в мистицизме имеем: 1) раздражение, 2) впечатление, 3) восприятие, 4) переживание, 5) имагинация, 6) инспирация, 7) интуиция («восприятие» здесь взято в его представляемой оформленности как неразложимого организма); в трансцендентализме: 1) механизм, 2) ставшее (формализм), 3) становление, 4) действие, 5) содействие, 6) духовное братство (как «действительность»), 7) Дух; в оккультизме: 1) элемент, 2) комплекс, 3) организм, 4) индивидуум, 5) иерархия, 6) таинство, 7) прототип.
Нетрудно видеть, что сфера «элемента», понятого как «механизм», есть сфера «количества» в своеродном «оккультном» трансцендентализме, каким является механический атомизм, преодоленный в науке; а сфера «качеств» есть сфера комплексов впечатлений, как чего-то ставшего; а их надо брать в становлении; ими являются: восприятия организма, зависящие от переживания действующего индивидуума. В этом, четвертом снизу, ряду в гностической трансплантации индивидуум, переживаемый в действиях построения символизации и эмблем, есть символ; здесь и свободная от гипотез химия Колиско — символ иного, в колбу не опускаемого и в вычислениях и в расчетах не содержащегося никак.
Такова справка в духе критического рассмотра эмблем, вытекающая из позиции моего антропософского символизма, изложенного Штейнеру (оттого и таблица эмблем попала в книгу «Гете и Штейнер»). Если бы Колиско в духе ее продумал свою «свободную от гипотез», но не свободную от предрассудков химию, он устыдился бы ее напечатать и не конфузил бы меня перед «профессорами». Не конфузила бы меня и Врэде, предлагающая заменить эвритмией трубу телескопа, чтобы предсказывать солнечные затмения не от вычислений, а от «танцев».
Я подробно указываю на один из сотен примеров, во что вырождается антропософия, если мы упустим «чуть-чуть» моего символизма в ней. Так, упустив перспективу, себя уплощают, входя в 2 измерения и там становясь не антропософами, а жалкими тенями, пассивно влекомыми туда, куда влечет «господин», «господин» — биологическая особь, себя не выговорившая в символизме, и «господин» шагает в места, куда антропософский Макар не загнал бы телят. «Телята» — внимающая Колиско… «паства».
19 Иные из требовавших от меня на Западе отказа от «символизма» превратились в «телят» одного из антропософских «колисок», оставив внешнему миру достойную мумификацию, подточенную червями всякого «предрассудка»; оттого-то неясно им: что индивидуум их коллектива в градации коллективов под формою ближних — один коллектив, сплетаемый социальною кармою… в общественный бред, что композиция этого бреда прочитываема так же, как прочитываемы астрономические ситуации вселенной; что без этого прочтения кармы коллектива не изменить; и суть — не в реформах «форшгандов»; если бы они попытались читать правильно, им действительно понадобилась бы азбука для чтения; и они пришли бы… к «символизму», за который все так отмахивались от меня в ряде лет «антропософских» общений.
Ритмическую ассоциацию кармических композиций, или вариаций (форштандов, форм, уставов, организации, мод и прочего вздора), пора взять в теме: тема вариаций не есть вариационный конгломерат.
И «символизм» — тема антропософии; или же — «антропософия» не в теме своей; как таковая, она завтра выродится, как не выродилась одна из вариаций антропософии: «общество», которое не спасает сам… «епископат», хотя бы он надевал омофоры традиций… от Штейнера.
Теперешняя антропософия в статьях и речах, главным образом плюрализм и монизм, примеряемые не в символе — в синтезе пустого объятия… пустой вселенной с постоянным растаптыванием под ногами маленьких конкретностей, вроде… «людей», отдавших ей свою жизнь; теоретические «чуть-чуть» упущения и «чуть-чуть» недоглядки имеют следствием не «чуть-чуть» давимые жизни, а жизни… вовсе раздавленные, как жизнь моя периода 21–23 годов, раздавленная молчанием и впустую вымотанной у меня жертвы, поступившей вместе с «интуициями» в общий «бак», чтобы несколько «топок» на некоторое время ощутили потепление в общем холодного зала на одну десятую градуса.
А я, даже в личной непрезентабельности, — ни одна сотая градуса, а по крайней мере из «37»; если бы я «37» градусов моего тепла, отданных топкам, умножил на 10 — лишь «370» их ощутили б еле заметное потепление — на миг, а меня — не было б вовсе.
20 Все, о чем говорю, есть намек и импрессия к толстому тому исследования, которое могло бы возникнуть; если бы том написался, — то был бы прочтен в плоскостном взятии; и «370» топок сказали бы:
— «Конечно».
— «И я говорю…»
— «И я…»
— «И я…»
И новый ужас возник бы от этого «Ии».
Сих «ий» — не хочу; и тома — не напишу.
21 Пора написаний прошла; наступает пора прочтений уже в сердце написанного; нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Но кто не имеет письмян в сердце и откажется от понимания слов апостола («Вы — письмо, написанное в сердцах»), тот меня не поймет.
Мне это хорошо ведомо.
И оттого я — кончил: кончил себя в одном отношении, чтобы, может быть, начать или, вернее, продолжить себя в другом: в символическом.
Кучино. 7 апреля 1928 года.
