Когда они вошли и зал встал, секретарь громким голосом прочитал решение Государственной комиссии:
— Признать, что студент Анцелиович Л.Л. выполнил и защитил дипломный проект с оценкой «отлично». Присвоить Анцелиовичу Леониду Липмановичу квалификацию инженера-механика по самолетостроению и выдать диплом с отличием.
Павел Осипович первым протянул мне руку, и я ощутил крепкое и дружеское рукопожатие, которое как бы приглашало меня в его команду, в это элитное общество авиационных конструкторов, попасть в которое я так мечтал. Слова его поздравления и напутствия звучали откуда-то издалека. Радость победы переполнила душу.
Девушки из бригады крыла тут же преподнесли мне большой букет красных гвоздик. А когда я вернулся в бригаду, то увидел на своем кульмане большой красочный плакат с поздравлением от всей бригады. Это было очень трогательно, и я окончательно убедился, что попал в очень хорошую компанию.
Прошли годы. Во время обильного застолья на даче нашего друга Феликса Склянского он поведал нам с женой, что, оказывается, мой дипломный проект по просьбе Фомина был отправлен в секретный отдел Самолетного факультета МАИ в качестве образца и учебного пособия. И Феликс, который заканчивал МАИ на год позже меня, по рекомендации того же Фомина пользовался моим проектом. Феликс предложил тост за мое здоровье и утверждал, что мой дипломный проект был замечательным образцом. Он очень помог ему и потом еще многим. Я воспринял эту оценку моего дипломного проекта как вполне искреннюю.
Приказ по заводу № 51 в части моей персоны звучал лаконично: «Анцелиовича Леонида Липмановича зачислить постоянно с 1 марта 1955 года в должности инженера-конструктора бригады № 5 КБ с окладом 1000 рублей». В иерархии конструкторских должностей и званий всем нам, выпускникам МАИ, дали самую низшую инженерную позицию. Это потом, через год, я буду проходить аттестационную комиссию КБ, и мне присвоят звание и должность инженера-конструктора третьей категории с окладом 1200 рублей. И так далее — вторая категория, первая категория, ведущий конструктор по РАТ (расчету авиационной техники)…
Доклад 1000 рублей был вполне пристойный. Мой папа ушел на пенсию по болезни с должности старшего технолога треста Росдрожжи, имея оклад 1500 рублей. А его пенсия тогда была всего 200 рублей.
Помимо оклада всем конструкторам платили еще «сверхурочные» за работу в вечернее время и выходные дни, а также ежемесячную премию от четверти до половины оклада.
В начале марта нам в институте в торжественной обстановке вручили дипломы. Когда я открыл свою темно-синюю корочку, то под жирным словом ДИПЛОМ увидел отпечатанную красными буквами надпись «с отличием». А внизу — знакомая, четкая подпись синими чернилами возле напечатанных слов «Председатель Государственной экзаменационной комиссии» П. Сухой. А дальше подписи ректора и секретаря.
Так в России появился еще один авиационный конструктор — это я. Моя детская мечта реализовалась, когда мне был о двадцать три. Шел я к ней прямым путем, на котором были серьезные препятствия. Но мое осмысленное желание, воля и помощь окружающих преодолели их, и я состоялся.
Конечно, я и не думал о должности Главного конструктора, руководителя самолетного КБ. Я мечтал не о должности, а о профессии. Быть участником создания самого совершенного самолета — эта моя мечта сбылась.
Мои родители и наставники: Липман Анцелевич Анцелиович и Роза Львовна Генкина. Их могила на Кунцевском кладбище, и я низко кланяюсь им, когда там бываю. Моя сестра Соня, с которой неразрывно связаны прекрасные годы моего детства и юности. Мои родственники — Соломон Генкин, Моня Бедеров, Боря Рыскин относились ко мне как к сыну. Наши обстоятельные беседы принесли мне огромную пользу. Мои друзья и товарищи. Лучший и верный друг моей юности — Валентин Кац, с которым мы могли вести многочасовые дискуссии о самых насущных проблемах жизни.
Мне очень везло на хороших людей Учителя в школе. Помню учителя рисования — высокий с огромными усищами. Как я любил его уроки в пятом классе! А как он нас научил рисовать чудесного скворца! На шум в классе он любил громким баритоном пригрозить: «Ух, воробьино-петушиная порода! Съем с костями!» Мы улыбались и мгновенно затихали. Красная роза, нарисованная мной тогда акварелью, многие годы украшала буфет в нашей комнате в Кунцево. Математик Александр Александрович Никольский приучил меня к четкости формулировок и логике мышления. Физик Василий Иванович Иванов открыл мне новый чудесный мир человеческих знаний, который простирался вне школьного учебника.
Доброжелательные и интеллигентные преподаватели МАИ. Я попал в высшую школу с прекрасными самобытными традициями и большим научным потенциалом. Методическими наработками МАИ в подготовке специалистов пользовались все авиационные институты страны. Высокий уровень общетехнической подготовки, широкая техническая эрудиция — вот чем отличался выпускник МАИ.
И наконец, огромное везение — на завершающем этапе моего инженерного образования моими наставниками были конструкторы бригады крыла и Павел Осипович Сухой.
Теперь мне предстояло включиться на полную катушку в очень ответственную работу дружного коллектива бригады крыла. Первый в стране истребитель с треугольным крылом делает Сухой. И первое в стране треугольное крыло для него делает наша бригада. Помимо нескольких чертежей деталей и узлов этого крыла я уже выпустил большой чертеж общего вида закрылка. Теперь-то я понимаю, что в этом чертеже я только воплотил идеи и конструкторские решения специалиста по механизации крыла Бориса Рабиновича, который после окончания МАИ уже два года трудился в нашей бригаде крыла и после прихода Павла Осиповича разработал и выпустил комплект чертежей закрылка истребителя Су-7.
Работа рядового инженера-авиаконструктора казалась мне прекрасной. В большом светлом зале с высоким потолком мое рабочее место в пространстве между двумя кульманами походило на маленький отдельный кабинет, где хорошо думалось. За окном колыхалась зеленая листва верхушек многочисленных деревьев на нашей территории и открывалась широкая панорама Центрального аэродрома. Справа на краю летного поля виднелись корпуса 30-го авиазавода. Прямо за полем аэродрома — здание аэровокзала, а слева — корпуса ОКБ Ильюшина.
Рабочие места конструкторов содержались в идеальной чистоте. Доска моего кульмана и мой большой письменный стол, как и остальные, были обтянуты чистой белой бумагой. В правом верхнем ящике стола лежали все необходимые чертежные принадлежности: карандаши разной твердости, которые мы точили лезвием безопасной бритвы или остро заточенным медицинским скальпелем, ластики, большая чертежная готовальня, логарифмическая линейка, угольники, пластмассовые трафаретки и много других полезных в работе мелочей. Большой средний ящик стола использовался для хранения небольших рулонов пергамина с исходными контурами сечений, вариантами увязок и контурами агрегатов смежных систем. Широкие рулоны пергамина с заготовками обводов и чертежей хранились в специальных цилиндрических тубах из фанеры в вертикальном положении или за моим кульманом в прикрепленных к нему бумажных петлях. В других ящиках моего стола лежали синьки используемых чертежей, книги, справочники, заводские, министерские и общесоюзные нормали. А в самом нижнем правом ящике лежали мои легкие кожаные туфли, которые я надевал на работе, особенно в зимнее время, когда приходил в теплых и тяжелых сапогах.
Утром на спинке стула меня ждал светло-синий халат из блестящего сатина, который я надевал, снимая пиджак. Эти халаты были тогда удобной и комфортной формой конструкторов КБ Сухого. В сборочном цехе, в многолюдье вокруг собираемого нового самолета, всегда можно было по этим халатам отличить конструкторов. Только через несколько лет завхоз КБ сообразил, что белые медицинские халаты дешевле, и провел замену халатов конструкторов на белые. Верхний левый ящик предназначался мною для чистого полотенца, мыла и стакана. На первом этаже у лестницы у нас стоял автомат с холодной газированной водой. Многие, и я в том числе, пользовались своими стаканами.
Я был обладателем двух стульев. Один стоял у моего письменного стола, и я сидел за столом, когда знакомился с чертежами, нормалями или делал расчеты прочности разрабатываемого узла. Второй стоял у кульмана. Я пересаживался на него, когда кнопками прикреплял чистый лист пергамина — мой будущий рабочий чертеж, плод творчества и каждодневной изобретательности.
