что ли… Есть хочешь? – поспешила она перевести разговор. – Сейчас соберу ужин… Батюшки мои – что ж это такое?!
Только теперь ей на глаза попалась Тимкина удочка – нитка с иглой, на которую был насажен хлебный мякиш. Тимка виновато потупился. Он думал, сейчас бабуля станет его ругать (несмотря ни на что, она могла дать хорошую выволочку), но над его опущенной, повинной, по ее выражению, головой, которую меч не сечет, не прозвучало ни звука. Когда удивленный Тимка поднял глаза, бабуля сидела у стола, бессильно свесив руки по обе стороны. Странно было видеть их ничем не занятыми, а саму бабулю – застывшей на месте, как будто придавленной тем, что делал без нее Тимка.
- Прости, ба. Я просто хотел узнать, жив ли папа…
- И дите в свою планиду втянул, – чуть слышно причитала она. – Теперь и дите невесть чем занимается!..
- Папа меня ни во что не втягивал, – запротестовал Тимка. – Мне просто стало страшно: вдруг он… вдруг его уже…
- С чего ж тебе мысли такие в голову лезут?!
- Ну просто показалось…
- Если кажется, так крестись, – отрезала бабуля. – А ты наоборот – гадать полез!
- Я больше не буду, – заверил Тимка.
Обычно она прощала не сразу, а тут протянула свои непривычно пустые ладони и обняла Тимкину голову, прижала ее к себе. Вот он – родной надежный запах молока и стирки, исходящий от ее передника! Тимка вдохнул его и затих. Минуту-другую сидели молча.
- Скажи, ба, – может так быть, чтобы человек находился нигде? То есть нигде не находился? – уточнил Тимка.
- Про батьку спрашиваешь?
- Хлебушек показал, что он не живой и не мертвый… То есть тьфу! – я сам так подумал…
- Ладно уж, не ври, – вздохнула бабуля. – Лгун змеей извивается, а правда стрелой летит… Значит, говоришь, не жив и не помер?
- А так бывает? – тихо и настойчиво продолжал допытываться Тимка. – Это, конечно, лучше, чем если умер… Но все-таки это страшно!
Бабушке тоже было страшно. Мало ль чего творится на свете – и впрямь человек может пропасть не только телом, но и душой. Старые люди знали примеры, передаваемые из уст в уста, от стариков к молодым. Когда-то у них в деревне нерадивая мать обругала своего младенчика: «Чтоб тебя черти взяли!» – и вслед за этим вместо ребенка нашла в колыбельке деревянную чурку. И слышала, что младенчик ее где-то рядом плачет, а обрести не могла: черти впрямь взяли его себе. А еще прежде жил в округе старик, умевший вынимать из человека нутро и вставлять новое: придешь к нему такой, уйдешь сякой. На обмен соглашались в основном пьяницы, кого баба силком приволочет либо на коленках упросит. Чтобы, значит, с новой душой к вину уже не тянулся. И верно, бросал человек пить, в сам-деле бросал. Да только потом хуже того выходило: иного в петле найдут, иной разбойником станет с тоски по своей прежней душе. Дело давнее, а быльем не поросло: сказывают, сейчас среди людей еще больше такого-всякого. И заговаривают, и ворожат, и – слово такое странное – кодируют. Совсем как тот старик. Вот, может, и из Павла нутро забрали, одну оболочку оставили. Не зря дите чувствует…
- Значит, правда… – грустно подытожил Тимка повисшее в комнате молчание.
По привычке он все еще ждал, что бабуля его утешит, но она совсем не умела обманывать. Ну что ж, хорошо уже то, что они поняли друг друга – Тимке теперь есть с кем поговорить о своей беде. А папу он все равно найдет…
15
Кураторы полукругом стояли напротив Павла, буравя его угрожающими взглядами. Для пущего устрашенья они облеклись в белые халаты, словно врачи, приготовившиеся к операции. В руках старшего куратора были внушительных размеров щипцы, которыми впору ворочать дрова в камине.
- Итак, босс, ваше последнее слово. Если вы не согласны остаться с нами и потом уйти как положено, мы должны приступить к изъятию вашей клетки.
- Да уж приступайте, – махнул рукой Павел. – Куда мне положить голову?
- Почему именно голову? – удивился говоривший.
- Но ведь вам нужен головной мозг?
- Почему мозг?.. Неужели вы думаете, что у нас тут дефицит интеллекта? – говоря так, куратор выглядел
