- Что – другое? – вновь недоумевала блондинка.
Он приготовился сказать ей что-то особо важное, даже слегка пригнулся к ее уху, но перед этим обвел своими глянцевито-черными глазами приемную. И, конечно же, увидел Ирину. После этого ему оставалось только рассеянно бросить два слова:
- После поговорим.
В тишине стало слышно, как тихонько отщелкивают секунды висящие над головой часы. Напрасно Ирина старалась делать вид, что она сама по себе, а посетители – сами по себе; напрасно с безразличным выражением рылась в своих бумагах – разговор не возобновлялся. А тут как раз распахнулась дверь кабинета, выпуская предпоследнего пациента, и необычная пара проследовала на его место.
19
Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина требовала от нее собранности, методичности и внимания, неукоснительного выполнения всех учительских правил. Она старательно сеяла «разумное, доброе, вечное». Дети, их родители и коллеги знали ее терпеливой, доброжелательной учительницей, с которой можно разумно решить любой вопрос.
Вести уроки в школе – особая жизненная стезя. Иногда это даже приятно: например, за окном хлещет дождь, бегут торопливые прохожие, а в классе светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, внимательные детские рожицы обращены к тебе, ловят твои слова. Или одолеют не ахти приятные мысли о собственной судьбе, не знаешь, как быть; и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.
Однако Людмила Викторовна была в курсе также и темных сторон учительской профессии. Хорошо провести урок иногда, под настроение. И совсем другое дело – заниматься с детьми изо дня в день, брать на себя все их проблемы и недостатки, личные и объективные, исправимые и неисправимые. Впрочем, последних не существует в природе – так, во всяком случае, должен считать настоящий учитель. Но эта позиция предусматривает полный отказ от собственных интересов и потребностей, от возможности отдохнуть или заняться чем-нибудь еще. Болен учитель или здоров, сбылись или не сбылись его личные надежды в жизни – изволь тянуть воз, без задержки, без передышки. А дашь себе расслабиться, возьмешь, например, бюллетень при зимнем ОРВИ, так выйдет себе дороже. Вернешься через неделю на свой пост – уже и дети поотвыкли от твоих требований, и учебный материал ими подзабыт, и сбился тот неуловимый ритм занятий, который позволяет учителю с классом действовать заодно… Изволь начинать все сначала!
После школьного дня, заканчивавшегося где-то к семи часам, для Людмилы начинался вечер. Как правило, он был посвящен тому, чтобы технически обеспечить себе назавтра такой же день, как сегодня. По пути из школы она заходила в магазин, делала покупки, совсем немного – ведь обед и полдник ей обеспечен в школьной столовой. Дома занималась хозяйством: небольшая уборка, потом еще надо привести в порядок одежду, в которой пойдешь завтра в школу. Потом проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам – иногда это удавалось провернуть на рабочем месте, а иногда требовалось использовать домашний вечер. Справишься с делами, уже, глядишь, и глаза слипаются. И тут начинались вторая половина ее жизни: та, что не в школе...
Людмила никогда не засыпала сразу, несмотря на то, что по утрам должна была рано вставать. В ночные часы, когда над ней не довлел учительский долг и не висели житейские заботы, можно было стать наконец самой собой – страстной по натуре женщиной, мечтающей о любви. Она с детства была страстной, сперва не понимая этого, а после стыдясь, потому что одновременно с пониманием в ней созрел комплекс неполноценности. Девочка Люда была удивительно некрасива: как будто вдавленное внутрь от бровей до подбородка лицо до смешного напоминало лягушку. Как это у Николая Заболоцкого в стихотворении под многозначительным названием «Некрасивая девочка»:
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка…
Людмила тоже напоминала, да еще как! В детстве над ней смеялись, но все было ничего, пока однажды Люду не подвело зеркало. Но не обычное, в которое смотрится любая подрастающая девочка, а гадательное.
Рано научившись читать, Люда приникла к животворящим струям русской поэзии. А там на каждой странице, если не в каждой строчке: «прекрасная», «влюблен», «дама сердца». Однажды январским вечером, полная обаяния волшебной русской зимы, почерпнутого в «Светлане» Жуковского и в волнениях пушкинской Татьяны, Люда сама решила погадать.
Она давно уже остро ощущала ту серьезную неприятность, которую взрослый человек назвал бы несоответсвием книжного мироощущения с реальной жизнью. Напичканная романтикой девятнадцатого века, Люда и в жизни ждала принца либо царевича, старомодных балов и прогулок под луной. Но действительность складывалась иначе: Люда все чаще чувствовала себя так, словно ее при входе в какое-то прекрасное место хлопнуло дверью по лицу. Где красавцы, возлюбленные, рыцари? Где упоенье, вздохи, зимние катанья на лошадях, прогулки в весеннем лесу, свидания, признания, воздыхания?.. Мальчишки-ровесники, кроме того, что были совсем непохожи на пиитических героев девятнадцатого века, относились к Люде не просто безразлично, но зачастую с откровенной враждебностью. Их словно оскорбляло, что вот она, похожая на лягушку, приближается к ним с тем же тайным желанием особенных отношений, что и нормальные девчонки.
И вот роскошный снежный вечер подтолкнул Людмилу к тому, чтобы привнести нечто из любимых книг в действительность. Погадать, как Светлана, или как в именье Лариных «служанки со всего двора про барышень своих гадали». Нет, лучше взять за образец Светлану. Люда будет, как девушки у Жуковского, бросать свой башмачок за ворота. Ей было тогда одиннадцать с половиной лет, а в обществе как раз пробуждался интерес к обычаям старины. Она была чуткой мембраной, сразу уловившей эту поднимающуюся волну по телевизионным передачам, по тем разговорам взрослых, зачастую незнакомых людей, которые ей случайно довелось слышать. Она надеялась, что ее порыв к старине, к народным развлечениям на святках не
