— Это значит, как она жила, как стала святой. Читайте, девушка, а потом опять приходите к нам, — предложил монах постарше. — Или в любую другую церковь!
— Девушка пришла к нам по делу, — пояснил отец Андрей. — У нее с подругой тяжелая история. Но, как видите, — он опять стал обращаться ко мне, — как мы все видим, Бог и о вас промыслил. Показал вам вашу будущую святую... если, конечно, вы окреститесь!
— Я подумаю, но, наверное, так и будет...
Потом старший монах унес икону, а книжечка осталась со мной. Я попрощалась с отцом Андреем и ушла из Душепопечительского центра.
20
Баба Тося слегла. После неудачной операции с задержанием Рауля у нее поднялось давление, закололо под лопаткой, в глазах запестрели мушки. Валька пошла за врачом, а Тамара Федоровна, потирая покрасневшие глаза, то и дело входила в комнату к матери. Она предлагала больной лекарства, виноград, витаминный морс и обычно столь любимое бабкой молоко с медом. Но все было напрасно. Старуха не отзывалась и даже не смотрела на дочь, страдавшую у ее постели запоздалым раскаянием. Она просто прикрывала глаза истончавшими веками, похожими на птичьи пленки, и ничего не говорила в ответ.
— Мама, ну прости меня! — не выдержала наконец Тамара Федоровна. — Ну ты не дело задумала, все равно б ничего не вышло!
— Больно деньги любишь... — после минутной паузы отозвалась старуха.
Речь ей давалась с трудом, слова силой выталкивались из похрипывающей груди, но сознание оставалось ясным. Она продолжала быть настоящей бабой Тосей, с прежними чувствами, волей, разумом. Она могла простить дочь и могла не простить. Надо было говорить правду, чтобы успеть покаяться перед тем, как эти старческие всевидящие глаза навсегда закроются.
— Я не из-за денег, мама. То есть не только из-за них. Меня обида взяла, аж в глазах потемнело! Ты понимаешь меня... как женщина...
— Ленька с тобой не стал? — не снижая голоса, спросила старуха.
— Сперва как будто хотел, — стыдливо шептала Тамара Федоровна. — Я уж подумала, что он согласен... И вдруг потом раздумал...
— А ты к Раулю и выпустила его, — заключила бабка. — Обида на мужика глаза застлала, а Валька с Садиком тебя не касаются...
— Прости, мама! — зашлась слезами Тамара Федоровна.
— He о том ревешь, что мама, — бесстрастно определила бабка. — О том, что Леня тебя не полюбил...
— И это тоже! Я сейчас жизни своей не рада! Прямо хоть руки на себя наложить!
— Ну, придет время, смерть сама явится!.. — Бабке пришлось переждать, чтобы у нее выровнялось дыхание. — А что до мужика... Не думай, Томка, он тобой не побрезговал!
— А почему тогда?.. — с напряженным вниманием спросила Тамара Федоровна.
— Потому, что он в Мальвинку влюблен. Вот и постеснялся.
— В Мальви-инку?.. — Это было для Тамары Федоровны потрясающим сообщением. — Да как же так... ведь она...
— Ну да, в дочки ему годится. Но сердцу ведь не прикажешь.
— Так она, Мальвинка, тоже ему взаимностью отвечает?
— Не всерьез... Ну, что-то там себе, может, думает... Она ведь не такая, как наша Валька — соблюдает себя!
В это время в передней хлопнула дверь — пришла упомянутая Валька.
— Простишь меня, мама? — всхлипнула Тамара Федоровна, торопясь закончить разговор до того, как дочь войдет в комнату.
— Бог простит. Деньгами иудиными с Валькой поделись, ей ведь теперь негде взять. На что жить будет?
