подразделений под командой офицеров. «Из думы и в думу начали сновать молодые офицеры с пышными красными повязками на рукавах, – писал в мемуарах Н. Г. Петров. – Опять в душе у нас двойственное переживание: с одной стороны, это новый признак восторжествовавшей революции; с другой – откуда взялось столько “революционных офицеров”, о которых ранее мы что-то ничего не слышали?..
Площадь кипела митингами до вечера. Для питания воинских частей, которых на площади было уже немало, прибыло несколько полевых кухонь. Одна такая кухня досталась солдатам из нашей колонны. И мы всем отрядом отправились в Малый театр».
Поздно ночью к Городской Думе прибыли солдаты 1-й запасной артиллерийской бригады, которые привезли 16 орудий. Интересно, что на пути следования с Ходынского поля, во время небольшой остановки у Триумфальных ворот, прохожие вдруг стали бранить солдат. Их упрекали в том, что они выступили против народа – из-за отсутствия красных флагов артиллеристов сочли сторонниками старой власти. Тогда один из солдат привязал к шашке красный платок, и под громогласные крики «ура» пушки покатили дальше по Тверской.
Впечатления об исходе дня 28 февраля описал в дневнике москвич Н. П. Окунев:
«В 5 часов вечера я снова пошел на Воскресенскую площадь и видел такую же картину. Чтение телеграмм, толпа народа, в которой были даже офицеры и солдаты, и полное отсутствие полицейских. Но на Красной площади разъезжали конные – не то городовые, не то жандармы – и охраняли входы в Кремль, который был заперт, т. е. все ворота в него затворены. Тут, я думаю, преследовалась не борьба с народным движением, а сдерживание народа от хулиганских выходок. (…) Были слухи: что там уже стреляют, тут громят и т. п., но к ним относились не очень доверчиво. Да и не похоже было, по уличной обстановке, что что-нибудь происходило кошмарное. Я был на улицах (Сретенка, Кузнецкий мост, Тверская, Никитская) в 7 ч. вечера, в 11 ч. и в 1 ч. ночи, и было везде тихо, а ночью даже совершенно безлюдно, т. к. не было на улицах городовых, как, впрочем, и во весь день. Что это – распоряжение новой или старой власти или трусость самих полицейских?»
В тот момент обывателям не было известно, что городовые были сняты с постов для того, чтобы образовать из них ударные отряды. Сыграли роль и случаи нападения на одиночных стражей порядка. В любом случае обнаружить, что на перекрестках привычно не торчит «статуй» с шашкой, револьвером и свистком, – для москвичей это было из ряда вон выходящим событием.
В 1892 году, когда обер-полицмейстером был назначен А. А. Власовский, московские городовые вместо праздного препровождения времени на тротуарах встали на перекрестах улиц. Проверяя днем и ночью, беспощадно наказывая за оставление постов, начальник московской полиции в конце концов добился, чтобы его подчиненные следили за порядком и регулировали уличное движение, не сходя с места. Стоящий посередине улицы городовой, все замечающий и готовый в любой момент употребить власть, превратился в символ непоколебимости устоев государственной жизни. Даже во время революции 1905 г., когда в открытую звучал призыв «Убивайте городовых!», стражи порядка не покидали своих постов. И вот в дни Февральской революции москвичи впервые увидели непривычно-тревожную картину.
Впрочем, без городовых оказались улицы в центральной части города и, скорее всего, на рабочих окраинах. Но, видимо, кое-где полиция продолжала охранять порядок. Например, депутат Государственной думы М. М. Новиков, проживавший на территории Сущевской части, вспоминал свою поездку с Воскресенской площади домой:
«В думе мне заявили, как и несколько дней тому назад в Петрограде, что движение по улицам небезопасно, и дали мне в качестве охраны офицера и юнкера. Последний поместился рядом с шофером и выставил свою винтовку из дверки автомобиля наружу. На мое предложение убрать винтовку в автомобиль он ответил отказом, ссылаясь на то, что ему предписано начальством быть наготове. А между тем вид московских улиц, покрытых свежим снегом, обильно выпавшим за ночь и сверкавшим при ярком солнце мириадами разноцветных искр, производил самое умиротворяющее впечатление. Спокойствие было полное, в нашем окраинном районе не чувствовалось ни малейшего признака революции, городовые стояли на своих постах, и те из них, которые знали меня в лицо, козыряли, посматривая с удивлением на мой странный выезд».
Утром первого марта по всему городу забелели объявления: «По высочайшему Его императорского величества повелению объявляю город Москву с 1-го сего марта состоящим на осадном положении. Запрещаются всякого рода сходбища и собрания и всякого рода уличные демонстрации». Главноначальствующий приказывал жителям исполнять все требования властей без промедлений. С восьми часов вечера и до семи часов утра горожанам запрещалось передвигаться по улицам Москвы, «кроме служебной необходимости».
Расклейка по городу приказа генерала Мрозовского фактически была последним проявлением активности царской администрации. В ответ москвичи снова заполнили улицы и площади города. Правда, в настроении демонстрантов, по наблюдению А. Н. Вознесенского, появился новый оттенок: «…толпы эти нерешительны, они жмутся на тротуарах и ближе к воротам и зданиям, на которых со вчерашней ночи висит грозное объявление командующего войсками генерала Мрозовского о введении в Москве осадного положения со всеми его последствиями.
Репутация свирепого Мрозовского всем известна, жители все еще привычно ждут пуль и нагаек».
Однако прошло совсем немного времени, и прежняя революционная бесшабашность снова охватила публику. Одной из форм протеста стало срывание объявлений об осадном положении. Бумажные лохмотья на стенах домов и заборах были одной из характерных примет того дня. Упоминание о ней среди прочего находим в описании «первомартовских» впечатлений В. Амфитеатрова-Кадашева:
«Проснулся поздно и поспешил на Тверскую. На углу Чернышевского – ободранный плакат: объявление Мрозовского об осадном положении. Подходя к Тверской, издали услыхал легкий хлоп аплодисментов и “ура!”. Когда вышел на Тверскую, увидел следующее: тротуары полны народом, а посреди улицы медленно едет конный патруль; молодой казак с круглым лицом, размахивая шашкой, взволнованно кричит: “Не бойтесь! Стрелять не будем!” В ответ “ура!” и аплодисменты».
Другие события второго дня революции осветили корреспонденты московских газет:
«Уже с утра толпы народа показались на всех улицах. Тротуары повсюду заполнены. Из типографий, с фабрик и заводов забастовавшие рабочие выходят с революционными песнями и красными флагами. У Триумфальных ворот толпа собирается плотной массой и двигается по Тверской улице к Воскресенской площади. Поют “Марсельезу”, “Варшавянку”, “Похоронный марш”. В десять часов утра останавливаются трамваи, и толпа расходится. Все полицейские посты сняты. Вместо городовых на перекрестках стоят ночные сторожа. На площадях стоят военные патрули, с которыми толпа разговаривает по-товарищески. Солдаты охотно вступают в разговор».
«На Тверской вчера с утра и до вечера царило оживление необычайное, трудно поддающееся описанию. Все время следовали войска, то большими, то малыми группами, проносились автомобили и автомобильные грузовики с солдатами и офицерами. У офицеров – обнаженные шашки. Иногда на автомобилях вместе с военными – штатские, студенты. Почти все автомобили и грузовики – с красными флагами. У многих солдат – красные ленточки, значки. Солдат народ встречал шумными кликами.
Иногда автомобили останавливались, и с них произносились короткие речи, обычно – на тему о необходимости сохранять полное спокойствие, не поддаваться провокационным вызовам, доверять офицерам. Толпы отвечали на эти речи криками “ура!”.
Из ряда лазаретов, расположенных на Тверской, из окон раненые воины махали шапками и красной материей, приветствуя дефилировавшие по улице народ и войска.
В нескольких пунктах Тверской в разные часы, примостившись на чем-нибудь у стен, на подоконнике и т. п., говорили ораторы, сообщая о том, что происходит в Городской Думе, призывая оказывать полное доверие офицерам, ставшим на сторону народа, исполнять их распоряжения, соблюдать порядок. В толпе передавали, что несколько лиц, в которых подозревают переодетых городовых, пробовали призывать к разгрому лавок, говорили о злоупотреблениях лавочников, булочников и т. п. Толпа, окружая таких провокаторов, отвечала им резкими окриками, задерживала, призывала проходивших мимо воинских чинов, которые и задерживали этих провокаторов. По-видимому, в народе – ясное понимание подлинного характера таких разгромных призывов, и они нигде успеха вчера не имели.
На улицах Москвы
Над Тверской и ее площадями вчера в течение нескольких часов кружил аэроплан с красным
