ложится спать уже в девять. Заслышав крики, мужчины выходили к дверям в одних трусах и домашних тапочках. Одни были испуганы. Лица других были серьезными или растерянными, а то и выражали предвкушение развлечений. В Леоне мы, студенты, часто развлекали народ, потому что мы организовывали карнавалы-буфф, которые так нравились народу. Ведь в них мы высмеивали Тачо [46] и правительство. Довольно пошлые выходки студентов нравились даже тогда, когда в них проскальзывали порнографические мотивы. А народ в Леоне довольно консервативен и высоконравствен. Думаю, люди чувствовали, что то, что мы делаем, им самим совершить было не под силу, поскольку, узнай об этом, скажем, соседи, их бы раскритиковали. Или потом пошли бы сплетни, которые превратили бы в притчу во языцех честь любой порядочной христианки города. В ту ночь «демонстрации со свечами» женщины показывались в дверях и окнах домов прямо в нижних юбках или в ночных рубашках, а то и завернувшись во множество различных тряпок, так что походили на сумасшедших. Непричесанные и без косметики, они выглядывали из-за полуоткрытых дверей или просовывали головы в окна, и многие из них узнавали своего жениха или сына, а кто и меня, и тогда слышно было, как в домах комментируют происходящее: «Посмотри, вон где этот чудила идет!», «Господи боже, и мой красавчик тут!», «Ты гляди, что они сейчас вытворяют!», «Смотри-ка, куда их теперь занесло!», «Ну этому-то только бы чего отчебучить!»
Вначале, пока мы еще только приближались к их домам, горожане думали, завидев нас, что это крестный ход в честь какой-нибудь девы или святого. Ясное дело, в домах нельзя было расслышать слова песен. Люди нерешительно высовывались наружу поглядеть, что к чему, и обнаруживали неисправимого худышку Кабесаса, которого в городе уже знали, идущего во главе демонстрации со свечой в руке и орущего громче всех парней. Кто-то смотрел на нас с симпатией. Кто-то видел в нас студентов-лентяев, поскольку некоторые преподаватели и власти утверждали, будто мы только и хотим, что отлынивать от учебы. Но мы хотели другого... Тяжелые то были времена...
В конце концов мы дошли до дома декана, и, когда я увидел этот дом, который был построен в том же стиле, что и здание факультета, мне в голову пришло одновременно несколько разных мыслей. Я подумал об обскурантизме многих преподавателей, учивших нас верить, уважать и с помощью юриспруденции защищать священную частную собственность. Я подумал и о том, к чему следует стремиться. Мысленно я представил себе фасад факультета, и надпись: «SIC ITUR AD ASTRA», и призыв: «Свободу Университету!» И, подумав: «Что за абсурд!» — я выхватил распылитель краски у одного товарища и встал перед тротуаром дома декана, а затем спросил студентов: «Верите ли вы, что с образованием, получаемым на юридическом факультете, можно добраться до звезд или обрести свет?» Тут все студенты ответили: «Не-е-ет!» А затем с большой внутренней убежденностью быстро и твердо я нарисовал печатными буквами на белоснежно чистой стене дома моего декана: Отсюда идут в XV век». А затем, поскольку мой декан был (и остается до сих пор) очень религиозным человеком, а в Леоне в день Пречистой девы из Мерседес, великой патронессы Леона, все ставят на тротуаре перед своими домами свечи... мы оставили на тротуаре перед домом моего дорогого декана не меньше 500 зажженных свечей.
V
Хотя в ходе этой борьбы наши конечные цели, те, за которые мы боролись как революционеры, непосредственно и не достигалась, но то, что ставилось нами как цель студенческих выступлений, осуществлялось. То есть на уровне борьбы за студенческие требования мы действительно смогли привести студентов к объединению вокруг нашей политической линии, вокруг наших активистов, с которыми они начали понемногу находить общий язык. Причем до такой степени, что среди студентов-первокурсников возник феномен восхищения руководителями РСФ. И по мере того, как мы разворачивали борьбу, все больше и больше студентов объединялось в кружки, образовывавшие группы, позднее ставшие ячейками Сандинистского фронта. Я не могу рассказать в подробностях, поскольку я особо не располагал такими данными, какова тогда была подпольная структура Фронта в масштабах всей страны. Хотя и подозреваю, что она была слабой.
Хочу обратить внимание на то, что подпольщики просили подыскивать конспиративные квартиры именно нас, то есть Гато Мунгию, Леонеля, меня и еще двух-трех товарищей. В основном Гато Мунгию. Они просили об этом именно нас, поскольку мы были из Леона. Большинство студентов не было леонцами. Они приезжали в Леон учиться из других департаментов и жили в студенческих общежитиях, поддерживая дружеские отношения только в студенческой среде. Завязать дружбу с жителями города им было трудно. Мы же как леонцы имели в городе самые широкие связи. Благодаря этому у нас всегда была возможность найти кого-нибудь, кто мог одолжить свою машину или сдать квартиру. Ведь мы были в Леоне среди своих, соседей и людей, которых мы знали и у которых могли найти, если нуждались, помощь. И вот как-то на страстную неделю нам по линии СФНО было приказано не покидать Леон (на это время мы обычно уезжали к морю) и неотлучно находиться в помещении КУУН, поскольку ожидалось какое-то важное задание. Позднее действительно поступило сообщение о том, что в Леон прибывает «гондола» [47] с товарищами, возвращающимися на родину. «Гондола» уже находилась на границе — в Чинандеге или еще где-то, — и поэтому мы были обязаны срочно и где угодно найти конспиративные квартиры. В приказе было сказано: «Обеспечить убежища. Свободная родина или смерть!» Mы знали, что не может быть никакого оправдания, если не сможем их раздобыть. Это беспокоило нас и товарищей из подполья, поскольку «гондола» уже прибыла и выжидала где-то в Чинандеге или на границе с Гондурасом.
Мы вышли на поиск конспиративных квартир, не зная, как их раздобудем, напряженно думая и перебирая в памяти тех, кого знали, но на ум не приходило ничего подходящего. Тогда мы стали вспоминать, кого же из старых друзей по Леону, из тех, кто с нами здоровается, можно было бы посвятить в наше дело. «Погоди-ка, — сказал я Гато Мунгия, — давай посмотрим, может быть, нам подойдет Эдуардо Коронадо». Речь шла об одном адвокате, который жил домах в шести от здания КУУН и был членом Независимой либеральной партии (НЛП) [48]. Этот адвокат происходил из трудовой семьи. Его контора располагалась в том же доме, что и зубоврачебная клиника моего брата. «Дружище Эдуардо, — сказал я ему, — мне нужна одна срочная услуга. Видишь ли, требуется квартира для одного товарища, который будет здесь проездом. Ну так как?» (Скажи я ему, что речь идет о подпольщике, он бы мне точно отказал. Так что суть была в том, чтобы сказать, что, дескать, товарищ проездом в Манагуа и задержится тут на ночь, ну на две.) Но этот тип все равно меня, что называется, отшил и порекомендовал некоего сеньора, у которого полукварталом дальше был дом, где находилось принадлежавшее ему же похоронное бюро. Я обратился к нему. С ним я тоже был знаком. Он принадлежал к НЛП, а я знал всех активистов этой партии, поскольку и сам записался в нее. Так вот, я ему сказал: «Компа [49], того... я нуждаюсь в одной услуге...» Но дело в том, что они-то были все люди в годах, а я сопливым мальчишкой... Ну разве не было для человека уже пожилого просто безответственно соглашаться на предложение, подобное тому, которое сделал я? Старики привыкли принимать участие в заговорах для стариков. То есть в заговорах консерваторов и либералов, договаривающихся между собой в кинотеатрах или в старинных наследственных палаццо Леона. Словом, для старика такой закалки связаться с уже взятым властями на заметку молодым студентом-бунтарем и согласиться впустить в свой дом чужака было очень трудно. И он мне отказал, сказав, что у него дома нет места... Но я ответил ему: «Это, товарищ, не важно. Мы положим своего человека в гроб, а сверху поставим другой. Так он пересидит дневное время». Наши товарищи, убеждал я, хорошо дисциплинированны. Да, отвечал он, ну а если придут купить гроб... Вы скажете, продолжал я, что этот уже обещан. Но старик не согласился и сказал мне: «Послушай, я порекомендую одного человека, который тебе поможет. Он тоже из НЛП. Это один субтиавец...» [50]
Я пошел по данному мне адресу и встретил там Томаса Переса. Когда я обратился к нему со своей просьбой, было видно, что помочь-то он хочет, но что у него дома действительно нет необходимых условий. Я это понял, когда он мне сказал: «Брат, я бы с удовольствием, но у меня в доме нет даже комнат». А с «гондолой», о которой я тебе говорил, должны были прибыть Томас Модесто, Оскар Турсиос, Хуан Хосе Кесада, Хосе Долорес Вальдивия, Рене Техада [51]... Словом, вся когорта
