дорогой брат мой Георгий, никогда не прекратится служба Божия в этом храме». В последние месяцы, после того как настоятель прихода протоиерей Василий (да простит Господь грехи его!) уехал служить в заморские страны, не выходили у меня из головы эти слова. «Как же так, — думал я, — не прекратится служба? Ведь прекратилась же!» И от мысли этой мне стало невыносимо. Жить расхотелось. Как жить без храма? Как жить, если святой праведник предрекает неверно? Ведь если он в одном ошибиться мог, как другим словам его верить? Но посрамил меня Господь. Он послал нам нового настоятеля — отца Иоанна, который сегодня ночью совершил литургию в храме и только что, как прямой преемник старца Варнавы, отслужил панихиду у его могилы. Прошу любить его и жаловать. Отныне он вам пастырь. Подходите к нему под благословение. А сегодня вечером, в шесть часов, в храме состоится всенощная! — последнюю фразу Георгий Петрович произнес с особой торжественностью, почти с торжеством.
* * *
В центре города, недалеко от храма, у меня произошла неожиданная встреча — лицом к лицу я столкнулся со своим бывшим другом Вадимом Бурковым. Мы с ним вместе учились в семинарии и академии. Вадим резко выделялся среди однокашников своим интеллектом, способностями и, я бы сказал, энциклопедизмом знаний. Последнее поражало меня. Какая бы тема ни затрагивалась в беседе с ним, обо всем он судил компетентно, со ссылкой на источники и авторитеты. Когда и как он сумел прочитать такое количество научных и богословских работ (о художественной литературе я не говорю) и, главное, усвоить и систематизировать прочитанное?! Я бы не сказал, что он больше, чем я, проводил времени за книгами. Может быть, дело заключалось в его феноменальной способности быстро читать? Действительно, когда я видел его сидящим с книгой в руках, мне казалось, что он не читает, а просматривает ее, небрежно перелистывая страницу за страницей. Учебники и конспекты он вообще не брал в руки, открыто иронизируя над ними. Преподаватели побаивались его и чувствовали себя явно неуютно в его присутствии. В то время как другие семинаристы зубрили Катехизис, он уже основательно знал творения отцов Церкви, читал отца Сергия Булгакова, Бердяева, Розанова, Флоренского, Лоского, Франка. Но однажды Вадим не явился в академию, а на следующий день в одной из центральных газет было опубликовано его заявление об отречении от Бога. В заявлении религия представлялась как «опиум». Оно изобиловало грубыми выпадами против администрации духовных школ, преподавателей и учащихся. Обстановка в академии и семинарии изображалась в карикатурном виде. Несколько дней в печати продолжалась атеистическая вакханалия, но неожиданно она как по команде прекратилась. После этого в газетах и журналах несколько раз мелькали подписанные Вадимом «теоретические» статьи, «разоблачающие» религию. Они изобиловали обычными атеистическими штампами, отличались удивительным примитивизмом, и невозможно было поверить, что их писал тонкий знаток Бердяева и Флоренского, пусть даже и утративший веру. Потом его имя окончательно кануло в небытие. И вот неожиданная встреча на улице захолустного городка. Видно, на стезе атеистической пропаганды Вадим не снискал себе лавров, если, как и я, оказался в конце концов в Тмутаракани.
Почти столкнувшись со мной, Вадим растерялся. Он охотно бы прошел мимо, сделав вид, что не заметил меня, но было поздно. Наши взгляды встретились. Он кивнул мне и остановился.
— Здравствуй, Вадим, — сказал я.
— Здравствуй... Не знаю, как теперь тебя величать. Судя по клобуку, ты сменил имя.
— Позволь усомниться в том, что ты не знаешь, как меня величать. Думаю, что твоя новая профессия обязывает тебя следить за церковной печатью.
— Да, я просматриваю «Журнал Московской патриархии» и «Богословские труды». Из любопытства, отец Иоанн, только из любопытства...
— А трудишься все на той же ниве?
— Ну как тебе сказать... Не знаю, что ты имеешь в виду.
— Я имею в виду «наркологию».
— Но ты-то, ты-то должен был понять!
— Что понять?
— Все!
— Извини меня...
— Я занимаюсь сейчас литературной работой... Чистой литературой. Ты же знаешь...
Да, я знал. Вадим имел несомненное литературное дарование. Он писал талантливые стихи и драмы в стихах, в основном религиозного содержания. Они отличались изяществом формы и философской глубиной. Он был, может быть, не очень яркий, но самобытный поэт. Однако что-то в его поэзии смущало меня. В своих философско-религиозных размышлениях он зачастую настолько далеко уходил от православия, что его вполне можно было считать неоплатоником. Я прекрасно понимал, что поэзия не может быть хрестоматией по догматике, и тем не менее для меня был очевиден назревавший конфликт: соединение несоединимого в одной личности, усиливавшаяся на моих глазах напряженность во взаимоотношениях двух начал — христианского и языческого — создавали драматическую коллизию. И только в нашей уродливой действительности неизбежная мучительная развязка могла превратиться в непристойный фарс на страницах низкопробной атеистической печати. Вадим был прав — я знал лучше, чем кто-либо другой, подоплеку этого фарса, поскольку в академии я один был посвящен в тайну его творчества и мне одному во время вечерних прогулок по лавре он читал вполголоса свои стихи, которые не имели ни малейшего шанса встретить понимание ни в нашей академической среде, ни в официальных литературных кругах. Лихорадочный блеск, которым светились в эти
