— это для него копейки...
— Откуда вы знаете про тысячи?
— Валентин Кузьмич все знает.
— От продавца кровельной меди... Ивана Степановича Иванова?
— Делаете успехи! Раскусили, значит, его... Он, конечно, не директор базы строительных материалов и не Иванов — темная личность из компании Валентина Кузьмича.
— Так сколько же нужно, чтобы удовлетворить аппетиты Блюмкина?
— Много. Но сейчас это уже не поможет. Взять-то он возьмет, однако ничего не сделает для вас, потому что в это дело Валентин Кузьмич вмешался.
— А что нужно сделать, чтобы нейтрализовать, хотя бы на время, Валентина Кузьмича?
— Вот теперь вы в корень смотрите. Валентина Кузьмича можно нейтрализовать не крупной суммой, как Блюмкина, а очень крупной. Отец Василий так и делал. Но и этого недостаточно. Валентину Кузьмичу вы должны дать подписочку о том, что вы, находясь в здравом уме и полном сознании, добровольно, без всякого принуждения, из идейных побуждений соглашаетесь быть его секретным осведомителем и, избрав себе псевдоним Попов, например, или менее прозрачный, допустим, Октябрьский, намекая на свою приверженность идеалам Октябрьской революции, — как, звучит? — так вот, избрав себе псевдоним, обязуетесь регулярно писать ему агентурные донесения о всех и вся: о Елизавете Ивановне — сколько стащила из церковной кассы и с кем блудит, о Гришке-алтарнике, о чем говорят верующие на исповеди. Но вашу совесть не должно все это отягощать. Валентин Кузьмич и так все знает: и с кем блудит Елизавета Ивановна — он и сам к ней похаживает, и сколько она из церковной кассы стащила — для этой цели он ее у вас и держит, и что верующие говорят на исповеди. Вам никогда не приходило в голову поковыряться в том ящике — не помню, как он называется, — у которого вы исповедуете?
— Аналой...
— Ну да, аналой... Уверен, что вы обнаружили бы там вмонтированный микрофон. Вы пишете Валентину Кузьмичу агентурное донесение, а он уже все знает. И агентурное донесение ему нужно лишь для того, чтобы убедиться в вашей преданности, в том, что вы ради него, Валентина Кузьмича, предадите и отца родного и Бога, и чтобы вы сами знали, что вы мразь, подонок, отрекшийся от всего святого. Только таким образом можно «нейтрализовать» Валентина Кузьмича. Но можно ли будет после этого вас называть священником, приход — приходом, храм — храмом Божиим? Так что, честно говоря, выхода я не вижу. И тем не менее мой совет — попытайтесь отремонтировать кровлю до утра, потом вам сделать этого уже не удастся.
Юрий Петрович удалился, а я отправился к сыновьям Агафьи.
— Можно ли отремонтировать кровлю храма до завтрашнего утра? — спросил я Петра и Андрея.
Ответа на мой вопрос не последовало. Оба брата недоуменно смотрели на меня. К нам подошла Агафья. И я объяснил, что если к завтрашнему утру кровля не будет отремонтирована, то мы, по всей вероятности, лишимся храма.
— Что делать?
— Нужно позвать Николая, Степана, Ефима... — спокойно, как будто бы речь шла об обыденном, заурядном деле, стала перечислять Агафья имена сарских умельцев.
Петр и Андрей забрались на чердак и обследовали его и кровлю. Спустившись вниз, Петр сказал:
— Слава Богу, прогнили только два стропила. Что касается железа, то нужно заменить лишь несколько листов.
Агафья, Петр и Андрей ушли собирать умельцев. Через некоторое время к храму стали подходить какие-то мужички — постоят, посмотрят на крышу, обойдут храм со всех сторон, почешут затылок и уходят. Вскоре у бокового входа в храм собралось человек пятнадцать мужичков с топорами и ящичками для инструментов.
Все необходимое для работы было приготовлено. Кто-то прикатил бочку с краской. Притащили бревна. И работа началась. Вот уже несколько человек, обмотавшись веревками, взобрались на крышу и стали отдирать проржавевшие, трухлявые листы железа, другие стучали молотками внизу, сгибая края новых листов и подготавливая их к сборке. Тут же обтесывали топорами бревна для замены прогнивших стропил.
Около храма стояла толпа женщин и детей, с интересом наблюдавших за работой мужей и отцов и подбадривавших их. Руководил работами Петр, спокойно, ненавязчиво, незаметно. Он умудрялся и сам стучать молотком или топором, и давать другим советы и указания, появляясь то внизу среди жестянщиков и плотников, то на крыше храма. По всему было видно, что он, несмотря на молодость, пользуется среди «мужичков» непререкаемым авторитетом.
— Конечно, по-хорошему, — сказал мне Петр, — жесть сначала нужно было бы проолифить, просушить, а затем уже красить, но ничего не поделаешь, в конце концов олифа в краске есть, а через какое-то время можно будет и перекрасить.
К наступлению темноты крыша была покрашена. Она блестела в
