для причастия, иконки, крестики и другая церковная утварь для продажи. Одновременно я получил квитанцию, из которой следовало, что все это уже оплачено архиепископом. Он тем самым оказывал мне ощутимую помощь и, главное, недвусмысленно давал понять, что удовлетворен моей деятельностью и что мне не следует терять надежды.
Агафья встала за ящик, и казна храма стала пополняться. Несколько поколебавшись, я решил все же ковать железо, пока горячо, и благословил Петру и Андрею возводить леса вокруг храма, с тем чтобы начать его внешний, хотя бы косметический ремонт. Я не строил иллюзий относительно того, как эта акция будет воспринята Валентином Кузьмичом, но мне было ясно также, какое впечатление она должна будет произвести на город. В конце концов ночной ремонт кровли был оценен лишь как дерзкая, безумная вылазка, свидетельствующая не о силе и уверенности в себе, но скорее об отчаянии. А вот возведение лесов среди бела дня, подготовка к работе, рассчитанной на недели или даже месяцы, — это совсем другое дело!
С приходом Агафьи изменился мой быт. Мне теперь не приходилось думать о хлебе насущном: всегда был готов для меня горячий обед и ужин. Я вынужден был даже вступать в пререкания с Агафьей, называвшей меня «малопищным» и стремившейся, иногда путем прямого давления, накормить меня как можно сытнее. В келье у меня была идеальная чистота. Мой подрясник и ряса были всегда вычищены и хорошо отглажены.
Враг, однако, не дремал. В храм как-то ворвался возбужденный, взвинченный мужчина лет сорока пяти, обтрепанный, грязный, с недельной щетиной на щеках. Я сначала подумал, что он пьян, но нет, он был трезвым.
— Мне нужны деньги, — с ходу заявил мужчина. — Я только что вышел из лагеря. Я хочу купить дом и начать новую жизнь. Мне никто не хочет давать денег. Никто! Никто мне не верит. Если вы не дадите мне денег, я совершу преступление, страшное преступление!
— Простите, — возразил я. — Дом, наверно, стоит больших денег. Если вы в самом деле хотите начать новую жизнь, можно поступить иначе: снять где-нибудь комнату, поступить на работу, а потом уже, скопив денег, купить себе и дом.
— Нет, мне дом нужен сейчас. Я хочу выкупить свой дом. Его продает сестра. Если я не найду денег, я убью ее. Все десять лет в лагере я думал о том, как вернусь в свой дом, а она, сволочь, продает его.
Глаза мужчины лихорадочно блестели, руки тряслись. Я не очень поверил в историю с домом, но внутреннее чувство мне говорило, что он опасен, что он непременно совершит преступление, страшное преступление: кого-нибудь убьет.
— Хорошо, — сказал я. — Идемте.
Мы подошли к сейфу, где хранились церковные деньги; я открыл его, вынул все, что там хранилось, — бумажек было много, но в основном это были помятые рубли.
— Берите.
Мужчина стал судорожно засовывать деньги в карманы и, не поблагодарив меня, поспешно, почти бегом устремился к выходу.
Когда он ушел, я уже пожалел о том, что отдал ему деньги: «Господи, какой простофиля!» Пришла Агафья, и я, расстроенный, рассказал ей о случившемся.
— Не переживай, батюшка, — стала утешать меня она. — Он бы наверняка убил. Да разве жизнь человеческая не стоит этих денег? Бог с ними, с деньгами! А может быть, он и сам еще одумается.
К моему удивлению, на следующий день мужчина опять пришел в храм.
— Хочу исповедоваться, — заявил он.
— Приходите сегодня на всенощную, а завтра перед литургией будет исповедь.
— Я хочу исповедоваться сейчас.
— Так у нас не принято.
— Бюрократы! «Так у нас не принято»! Везде бюрократы!
— Дело не в этом. Исповедь — это таинство. Вы должны к ней подготовиться.
— Я готов.
— Нет, вы не готовы. Вы слишком возбуждены. Прежде всего вам необходимо успокоиться. И обо всем, обо всем хорошо подумать.
— А если мне некогда успокаиваться, если я решил идти на мокрое. Сестру я раздумал убивать. Дав мне деньги, вы спасли ее и себя тоже. Если бы вы не дали мне денег... Я ведь грабить шел. Был я вчера в исполкоме. Там черненький, плюгавенький, на цыгана похожий, один глаз меньше другого... говорит: «Иди напротив, к попу. У него, знаешь, сколько денег! Иди, иди, он даст тебе денег, много денег даст». Один глаз как бы серьезно на меня смотрит, а второй усмехается, подмигивает: мол, иди, не теряйся — дело верное! Пришел я, а под полой топорик у меня. Ей-богу, рука бы не дрогнула. А вы смотрите, как ягненок, и сами сейф открываете... И все эти рубли и трешки... Разве это деньги! Вот почему я решил завтра инкассатора... Это дело я давно обдумал. Завтра, как только он подойдет к банку на улице Ленина, в двенадцать
