звездчато переливались костры хантов.
— Энтот чуваш и поведал казакам, что в Демьянском городке есть золотой идол. Идол тот сидит в золотой же чаше. В нее остяки воду наливают, а потом пьют. Оттого и страху не ведают. Верят оне тому идолу, сказывал чуваш, страсть как. Пока он-де с ними, остякам черт не брат, царь не сват… Напросился чуваш в городок. — Дед Никифор вздохнул и повел рассказ бойкой скороговоркой: — Доложусь, сказал, тамошним защитникам, что переметнулся, дескать, к ним. Разузнаю, говорит, что и как. Долго ли, мол, обороняться будут? Может, сказал, и идола того стащу, ежели не шибко чижолый. Остяки-то без свово кумира, что дети малые. Переполошатся, сдадутся…
Егорушка улыбнулся, представив, как приободрились казаки.
— Ну, стал быть, сделал чуваш, как обещался: проник в крепость, — доложил Никифор. — И золотого ихнего истукана видел. Остяки как раз советовались с ним. Поставили кумира свово на стол, серу с салом вокруг него возожгли. И вопрошают через шамана: обороняться или сдаваться? И через шамана же тот им ответствовал: будя драться, мужики! Побьют вас русские, право слово — побьют! Чуваш-то поддакивает, а сам все на ус мотает. К золотому истукану ему, понятно, даже приблизиться не дали — куды там! Пуще глаза берегли святыню иноплеменцы. Но и то, что выведал хитрован, — шибко добрая весть. Под утро вернулся он тайком к казакам, рассказал про все, что видел-слышал…
Латышев неодобрительно хмыкнул, Семен с напарником переглянулись.
— Как только пошли наши на приступ, разбежались остяки, — заканчивая, забубнил без выражения Никифор. — Растеклись по своим стойбищам, в тайгу запрятались. Ну и золотого бога свово, знамо дело, утащили… Вот такая история.
— Да-а, занятная байка, — усмехнулся Семен. — И что же, казаки не искали больше того золотого истукана?
— Как не искали? — возмутился дед. — Повсюду искали. Ведь ежели б оне тем идолом завладели, как бы их остяки почитали, сам подумай! Провианту, ясаку натащили бы — страх! Однако не нашли, пропал идол, — Никифор меленько засмеялся. — Забыли даже, что провизию заготовлять надо, принялись рыскать по тем местам, где наипервейшие инородческие капища. И в Рачево городище ходили, и в Цингалинские юрты, и в Нарымский городок, и здеся побывали. Сказывал ведь я про тутошний бой. Не забыл?
Семен, глубоко затянувшись, кивнул.
— Ну ладно, побалакали, и хватит, — Латышев бросил под ноги окурок, растер красную точечку. — Савостин, сменишь часового!
Молоденький чоновец тоже торопливо затушил окурок. Вытянулся, одернул гимнастерку.
— Я — к остякам. — Латышев поднялся. — Вы, Никифор Савельевич, и ты, Семен, завтра, как рассветет, будете упаковывать это, — повел рукой в сторону еле видимых в полумраке жердей с гирляндами рыбы.
И вразвалку вышел из темного амбара.
— Надо бы людям Ермака поласковей, — задумчиво сказал Савостин. — По-мирному надо было. Зачем на людей страх нагонять?
— Это ты про остяков, что ль? — повернулся к нему Никифор. — Не, оне Ермака не боялись. Оне за золотого идола свово боялись. Его, стал быть, защищали. А так не враждовали с нашими, не-е… Да вот, к примеру, — тихо засмеялся, покрутил не то с осуждением, не то с восхищением головой. — Пелымские шаманы шибко не хотели, чтоб Ермак Тимофеич на Русь уходил. Ну и наволховали ему, быдто нет евонной дружине пути назад, быдто погибнут все, ежели за Урал пойдут. Хитрили, чтоб остался, значит, Ермак, чтоб от Кучума оборонял их.
— Ну уж! — возмутился Семен. — Станет Ермак шаманам верить!
— Поверил — не поверил, не знаю, — Никифор с усмешечкой взглянул на него, — однако не пошел ведь назад к Строгановым, под Кашлык возвернулся. Шаманы, оне ведь тоже не дураки. Хошь чего внушить могут, особенно ежели в глаза, не моргнув, уставятся…
— Во, дяденьки, смена идет! — Егорушка показал пальцем на бойца в буденовке и с винтовкой.
Чоновцы, выйдя из полутьмы амбара наружу, в белизну лунного света, стали поджидать приближающегося товарища. Никифор увидел скептическую ухмылку Семена.
— И про шаманов не веришь? — сдернув с гвоздя массивный замок, огорчился старик. — Экой ты, право, скушный, без удивления в душе!
Закрыл тяжелые, скрипучие двери.
— Принимай пост, Савостин, — пожилой караульный стянул с плеча винтовку, протянул ее молоденькому чоновцу.
— Пост принял! — Савостин, взяв винтовку, выпятил грудь.
— Посматривай за коптильней, — напомнил пожилой. — Не заперта. Захаживай туда, гляди, чтоб чего не загорелось… — и приобнял Семена за плечи. — Айда, сосед, спать…
— Угомонятся они, твари, когда-нибудь или нет! — Козырь, зло посматривая на чоновцев, на старика с мальчишкой, которые топтались около амбара, сморщился от отвращения, выплюнул труху порченого, еще, чего доброго, и червивого кедрового орешка.
Опавшие шишки собрал где-то хозяйственный, обстоятельный Урядник. Подполз к Козырю, высыпал из фуражки шишки, буркнул: «Щелкай — и ни с места! Считай, запоминай, кто в какой избе спит… А мы со Студентом лошадок на водопой сводим. Жалко лошадок. Ежели что, то стреножим их тама, попастись пустим». — «Э-э, — переполошился Козырь. — Не вляпайтесь, не засыпьтесь». — «Не боись. Мы далече отведем…»
И Козырь остался один. Пощелкивая орешки, прислушиваясь, не отрывал глаз от поселка.
За избами, за амбаром стали густеть тени, но на открытом месте все было видно, как днем, в безжизненном ярком свете круглой луны.
Из амбара вышел кто-то тоненький, в гимнастерке, в красных галифе и направился не спеша к берегу. Ханты сбились кучками вокруг костров; чекисты, помогавшие разделывать, солить мясо и рыбу, потянулись к просторной избе наискосок от дома с красным флагом, тоже сгрудились — у котла, вмазанного в глиняную летнюю печку. Лишь часовой, за которым Козырь следил особенно внимательно, двинулся к амбару. В дверях показались дед с внуком и те двое, что тащили из коптильни рыбу. Один из них принял от подошедшего винтовку. «Так, охранник один, — отметил Козырь. — А тот, красноштанный, выходит, командир, — и презрительно выпятил губы. — Желторотик какой-то…» Перевел взгляд на чоновцев у котла.
— Ну, суки, разожрались… Спать, что ли, не хотят?
— Чего бубнишь? — прошипело сзади.
Козырь испуганно оглянулся и облегченно перевел дух — свои!
Студент, посверкивая стеклышками пенсне, рухнул справа. Слева не торопясь лег Урядник.
— Да вон, фраера на нары не торопятся, — Козырь мотнул головой в сторону поселка. — Подохнешь, пока они закемарят.
— Подождем, — степенно решил Урядник. — Поспешишь — получишь шиш. Небось, долго нас маять не будут.
Ждали действительно недолго. Чекисты вскоре потянулись в избу. Высветились изнутри окна, проплыла по стеклам тени, и свет погас. Лишь в крайнем слева оконце — там была, наверно, дежурка — остались отблески слабого огонька. Ушли в чумы и ханты. Часовой, лениво вышагивавший от амбара к коптильне и обратно, подошел к котлу, заглянул внутрь.
— Ну, с богом, православные! — Урядник встал на колени, истово, широко перекрестился и отполз от обрыва.
За первой же сосной проворно вскочил на ноги.
— Ты, — ткнул в грудь Студента, — к деду за ключами. Получишь ключи, трахнешь, чтобы не шумел, — голос был властный, резкий. — Я — на караульщика. Ты, — развернулся к Козырю, — на крыльцо к краснюкам. В случае чего лупи в гущу. На, — отцепил от ремня гранату, сунул ему в руку.
Бегом бросились вниз, оскальзываясь на хвое, хватаясь за стволы деревьев, падая, поднимаясь и снова падая.
В поселочке разделились: Урядник нырнул в тень от амбара, Козырь и Студент метнулись за коптильню, приткнувшуюся к самому скосу горы, выглянули. Часовой удалялся к невысокому ельнику рядом